Мой провожатый вышел из машины. Я последовал за ним. Он нажал на звонок домофона. Висевшая над входом камера повернулась и уставилась на нас своим круглым глазом. Раздался легкий щелчок. Проводник открыл дверь, и мы вошли внутрь.
Здесь не было ничего особенного. Пустой, длинный, полутемный коридор с коричневыми дверями. Все они были заперты. Мы дошли до самого конца. Открылась последняя дверь. Рыжеволосая девушка скользнула по мне равнодушным взглядом и вышла.
— Входите, молодой человек, — раздался низкий, очень хриплый голос.
Я перешагнул через порог.
Видимо, когда-то это был кабинет директора складской базы. Стены обшиты пластиком под дерево, два стола стоят буквой «Т», старенький красный диванчик, портрет Ленина на стене, дисковые телефоны красного и белого цвета.
У окна сидел человек в инвалидной коляске. Плотный, совершенно лысый, с густыми черными бровями, очки в золотой оправе на мясистом большом носу.
Таких инвалидных колясок, как у него, я не видел никогда в жизни. Кожаное сиденье, множество кнопок на боковинах, большие колеса. Человек нажал одну из кнопок, и коляска с мягким жужжанием повернулась.
Оказалось, что у того, с кем мне предстояло разговаривать, нет обеих ног.
— Присаживайтесь, — незнакомец указал мне диван.
Я сел.
— Зовите меня Виктор Петрович, — представился безногий. — Как зовут вас и подробности вашей биографии мне известны. Время дорого, во всяком случае мое, поэтому давайте сразу перейдем к главному. Вы готовы принести к себе домой бомбу и в указанный час взорвать ее?
Он уставился на меня не мигая поверх своих очков.
— Да, — я ответил не задумываясь, словно он спрашивал у меня, буду ли я пить чай.
Виктор Петрович недоверчиво повел бровью и склонил голову.
— Ой ли? Неделю назад на вашем месте сидела девушка. Она тоже говорила, что готова. Что ненавидит всех и себя больше всех. Что хочет прекратить свое «гнойное существование», как она выражалась. Я в жизни не видел человека, который хотел бы смерти сильнее, чем она. Но когда пришел день и час, она не смогла запустить механизм. Она не смогла победить в себе животное. Животное, что живет в каждом из нас и цепляется за жизнь, какой бы бессмысленной и жалкой она ни была.
Я покачал головой:
— Для меня это не эмоция, для меня это вопрос принципа.
— И в чем принцип? — поинтересовался мой безногий «работодатель», словно это имело хоть какое-то значение.
— Принцип? — удивился я. — Принцип — это принцип Разве вы не знаете?
Виктор Петрович почему-то улыбнулся.
— То есть никакой гуманистической чепухи? — он свел свои густые черные брови. — Так?
— Именно. Никакой.
— Никого не пожалеешь?
— Никого.
— Вам позвонят.
Парень, что встретил меня у вокзала, подошел ко мне сзади и молча вывел из кабинета.
В фильмах после такой фразы — «Вам позвонят» — герой обычно произносит: «Я так и не понял — приняли меня на работу или нет». Но я не стал переспрашивать или что-то уточнять. Он видел мои глаза. Если он не дурак, он все поймет…
— Гуманистической чепухи… — глухо, словно бы в никуда произнес Данила.
— Что? — Павел вышел из глубокой задумчивости и недоуменно уставился на Данилу. — Чепухи?..
— Ты сам-то понял, о чем он тебя спросил? — Данила с какой-то невыразимой болью в глазах посмотрел на Павла.
— А о чем он спросил? — Павел даже как-то поежился от этого взгляда. — Об этом и спросил — о любви к человеку. Я после этого, знаешь, ходил каждый день по городу, смотрел на людей. Искал того праведника, ради которого можно остальных пощадить. Иногда выбирал в толпе человека и следовал за ним, пытался понять, что он из себя представляет. И чем больше я присматривался к людям, тем больше убеждался — нет этих праведников. Нет! Ты вот радеешь за людей, а знаешь ты, какие поступки они совершают, когда думают, что их никто не видит?.. Я помню почти всех. Помню мужчину, который выгреб из коробочки для милостыни два червонца у слепой старухи. Мальчика помню, скинувшего в открытый канализационный люк котенка — так, ради забавы. Старуху, которая зло и намеренно ткнула палкой в живот беременную. И многих, многих, многих других. Мать помню, жестоко и молча бившую своего малыша только за то, что тот плакал. Все они были «нормальными», «простыми людьми», у которых есть дом, семья, работа! Каждого из них я приговорил к смерти и теперь жалею только об одном: что не смогу уничтожить всех! Вот о чем он спрашивал. Вот о чем.
— Хочешь, повторю? — почему-то спросил Данила.
— Что повторишь? — не понял Павел.
— Ваш разговор, — ответил Данила и тут же продолжил: — Он спрашивает: «В чем принцип?» Ты отвечаешь: «Принцип — это принцип». И он уточняет: «То есть никакой гуманистической чепухи?» И ты соглашаешься: «Да. Никакой».
— И что с того? — Павел продолжал непонимающе смотреть на Данилу. — Что с того?
— Ты спрашиваешь? — удивился тот. — Он тебя экзаменовал. Про девушку сначала рассказал, что она за себя, за свою жизнь испугалась. А потом спросил — принцип выше человека? И ты сказал — да.
— Ну?.. — неуверенно протянул Павел.
— Ты не чужие жизни, ты свою жизнь продал. Понимаешь? Свою! Ты сейчас рассмеялся, когда я сказал, что тебя буду защищать. Рассмеялся… А кого, Павел? Кого еще, если ты самый несчастный? Тебя нужно…
У Павла на глазах выступили слезы. Но сделал над собой усилие. Он не будет плакать. Нет.
— Есть что-то выше человека или нет? — спросил Давила, глядя Павлу в глаза. — Так есть или нет?
— Выше человека? — переспросил тот, растерявшись от переполнявшей его душу тоски.
— Да, выше человека… — повторил Данила.
— Но я же тебе объяснял, — Павел хотел разозлиться, но из-за возникшей вдруг неуверенности, тревоги — не получилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32