Вот я у неё сегодня и была. Она меня сразу спрашивает: „Он кто?“ Я вроде бы „в непонятках“: „Кто?“ „Кавалер твой великовозрастный“, — говорит. Я молчу. А она продолжает: „Ты не бойся, я никому ничего не скажу“… Не знаю уж, как это случилось, только я опомнилась, когда она уже на твою фотографию гадать стала. Карты раскладывает и приговаривает: „Ох, какой сильный… Ох, какой сильный…“ А потом сказала, что, если мы хотим, чтобы у нас всё было хорошо, ты должен окреститься как можно скорее, потому что некрещёный! Иначе можешь умереть рано от инфаркта…»
«Успокойся, девочка».
«Миленький, пожалуйста, сходи в церковь, окрестись, а?! Что ты смеёшься?»
«Не смеюсь, а улыбаюсь. Просто как раз вчера мне мамулька моя крестик нательный подарила.»
На это «совпадение» он тогда не обратил внимания. Как не понял и того, что всё это был обман. Ложь и вроченье .
Хуже того — это было предательство . Ещё не научившись любить, она уже сумела предать…
…И вот в искрящемся золотом полумраке церкви священник надевает на него крест… И мажет миром лоб… И сладковато пахнет ладаном… И взгляд Христа пронзает сердце!
…За каждый сладкий день иль сладкое мгновенье
Слезами и тоской заплатишь ты судьбе!..
…Он поднялся на ступеньки портика гауптвахты и, окинув взглядом неузнаваемо изменившуюся за шесть с лишним лет, прошедших с той поры, Сенную площадь, холодно усмехнулся.
Да… «За всё нужно платить!»
После того как он вытравил жаль и, убив последние сомнения, сделал самый первый — но уже неискупимый — шаг по чёрной дороге Возмездия, Саныч больше не испытывал боли.
И только память, продолжавшая жить как бы отдельно от него, ещё слегка беспокоила, вызывая ощущения неловкости и стыда за себя тогдашнего — умевшего любить, чувствовать, страдать…

ЭПИЛОГ
(Вместо пролога)
За шесть лет до…
Сменялись в детстве радугой дожди,
сияньем солнца — сумрачные тени,
но в зрелости не требуй и не жди
таких простых и скорых утешений…
I — II. Они
Между ними ничего ещё не было.
Не было первого признания и поцелуя, от которого можно задохнуться и умереть и который не забудется потом никогда. Не было свиданий, и встреч, и прогулок по холодному осеннему городу. Ещё не произошло удивительного превращения девушки в женщину, и он не стал её первым … А она не подарила ему свою фотографию с трогательно-наивной надписью: «Досточтимому, глубоко уважаемому, страшно обожаемому и страстно любимому… с искренними пожеланиями на будущую жизнь…» Никто пока не вмешался, не сломал и не поставил на этой жизни крест.
С ними ничего такого ещё не случилось. Но у них уже было всё …
…Жить и надеяться на встречу —
так всё устроила Судьба…
Задумаюсь и не замечу,
что в кровь закушена губа…
Как знать! Быть может, это было предопределено: и встреча, и любовь, и вмешательство, обрекшее эту девочку на неизбежную раннюю смерть?
Но кем, где, когда? И главное — по какому праву ?
Гадалки и прорицатели, ведьмы и колдуны, чёрные, белые и прочие маги и кудесники, коих ныне развелось несметное множество, заявят о родовом проклятии, перешедшем по наследству от кого-то из «нехороших» предков.
Более строгие астрологи скажут, что это — следствие «отягощённой кармы».
Священник перекрестится и вздохнёт: «Видно, так было угодно Богу…»
* * *
«Бабье лето» отзвенело, но «золотая осень» в том году не спешила уступать место обычной питерской слякоти и непогоде. Стоял чудесный, солнечный и прозрачный день начала октября.
Такое может лишь присниться:
как в сказке, читанной давным-давно,
Она видением жар-птицы,
влетела осенью в моё окно.
И эту птицу я поймал, и гладил,
и каждое перо Ей нежно целовал…
Но, красоты той встречи ради,
окна не закрывал.
И мою сказочную птицу
я сам и отпустил в открытое окно.
С тех пор мне ничего не снится.
Уже давно…
Они вышли из метро и направились в Лавру. Когда переходили Невский, он — как бы невзначай, как бы по инерции — протянул ей руку, и она с радостной готовностью вложила в неё свою ладонь.
— А мы уже были в Лавре с родителями и Ростиком. Папа сказал, что мы просто обязаны посетить могилу Суворова. Потом мама повела нас на могилу Достоевского, а я тут же углядела, что рядом похоронен Чайковский. Мы бродили по кладбищу часа три! Писатели, композиторы, артисты… Оказывается, здесь похоронен тот знаменитый артист — я забыла фамилию — ну, который как раз играл Александра Невского.
— Черкасов.
— Да, точно!
Неожиданно она остановилась и спросила, не без лукавства заглянув ему в глаза:
— Интересно, вы могли бы угадать, какая могила мне «не пришлась»?
— Женская.
— Верно. А чья?
— Следующий вопрос будет «почему?»?
— Вы же ещё не ответили на этот.
Господи! Сколько наивной непосредственности излучала эта девочка, и как было приятно баловать и удивлять её.
— Думаю, тебе стало безумно обидно за Александра Сергеича, поскольку Наталья Николаевна покоится под фамилией Ланская. Нет?
Он произнёс это спокойно, в своей обычной манере, чуть растягивая слова, как делал уже много лет на лекциях и семинарах, уроках и экскурсиях, отвечая, порой, на самые неожиданные и не всегда умные или корректные вопросы. Однако сейчас всё выглядело иначе. Ему не нужно было ставить на место зарвавшегося ученика, ошибочно убеждённого в собственной незаурядности, или сажать в лужу излишне темпераментного студента, захотевшего отличиться перед своей пассией. Сейчас всё происходило с точностью до наоборот: шестнадцатилетняя ученица старалась выдумать вопрос посложнее (с её точки зрения), покаверзнее, а тридцатишестилетний учитель, используя свой интеллектуальный потенциал взрослого, должен был отвечать, поддерживая и подогревая её интерес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101