Он снова натягивает пижаму на плечо: показывал ей старый шрам. И говорит: «Я ведь еще толком не познакомил тебя с моим приятелем, Счастливчиком?»
Она стреляет в меня улыбкой.
«Счастливчик — это мы его так зовем, но вообще-то его имя Рэй. Рэй Джонсон».
«Привет, Рэй, — говорит она. — Привет, Счастливчик. Я вас уже тут видела».
«Слыхал, Рэйси? А это Джой. Джой Келли».
Как будто мы пришли к нему домой, в гости.
«И по имени Джой, и по характеру тоже».
Она улыбается, точно слышит это в первый раз, а не в сотый.
«Мы с Рэйси скорешились, когда твоя мамка еще под стол пешком ходила. Воевали в пустыне с Роммелем. Этот вот Счастливчик мне жизнь спасал, и не однажды».
«Врет он, — говорю я. — Наоборот».
«Я ему жизнью обязан», — говорит он.
Она тянется вверх, чтобы поменять банку на капельнице.
«Мы зовем его Счастливчиком, потому что он приносит удачу, а если захочешь побиться об заклад, спроси у него совета — не пожалеешь».
Она ставит новую банку.
«Вот мы, например, с Рэйси поспорили, что на тебе надето — чулки или колготки».
Она помалкивает, возится с капельницей. Потом отвечает: «Так я и сказала».
«А говорить и не обязательно».
«Как вам подушки? Поправить?»
Она снова наклоняется над ним, и он говорит: «К тебе, поди, пристают тут, в больнице», точно сам только что вовсе не тем занимался.
«Любая девушка знает, кого ей бояться, а кого нет», — говорит она.
«Уж мне-то, понятно, никого не напугать. — Он поднимает руку с прикрепленными к ней трубками, словно сдается. — Но Рэйси — это не мне чета. Рекомендую. Он везучий. И холостой, не то что я. — Он снова поднимает руку. — И имена ваши друг дружке подходят. Рэй и Джой».
Она выпрямляется.
«Ты не смотри, что он маленький...»
«Сделали что надо? — говорит она. — Я заберу».
Это стеклянная утка с его мочой. Темной, кровавой.
«Видишь, Рэй. Только мочу и забирает, а больше ничего».
«Счастливо», — говорит она, уходя. И улыбается мне напоследок, вместе с кивком.
«По-моему, дело выгорит, Рэйси, — говорит он. — Ты ей приглянулся. Слушай меня, и будешь с женушкой».
Четем
— Хоть предупредил бы, что в гору лезть, — пыхтя говорит Ленни.
И правда, Вику стоило предупредить нас хотя бы о том, что он не знает, где этот мемориал. Когда мы останавливались и спрашивали, нам отвечали: да вон, на холме, видите, вы его не пропустите, мемориал в честь погибших моряков, белый обелиск. Он торчит там, как маяк, с зеленым шаром вместо фонаря на верхушке — хороший ориентир. Только никто не говорил, как туда проехать, а указателей не было. Такой вот странный мемориал, куда никто не помнит дороги.
Так что мы колесили по всему городу и по докам в придачу — холм был посередине, — и Винс уже стал приближаться к точке кипения, тем более что он и раньше был на взводе, из-за Ленни. Однако с Виком он всегда старается быть повежливей, проявлять максимум терпения — вроде как компенсирует этим свою раздражительность с Ленни. Ленни говорит Вику: «Тебя что, во флоте навигации не учили?» А Вик сидит впереди — он снова туда сел, потому что это ведь была его идея, целиком его, — с таким видом, точно жалеет, что вообще открывал рот. Но я думаю, даже это льет воду на его мельницу: это могла быть обманная тактика, чтобы Винс и Ленни на нем разрядились. Хотя Винс уже здорово накалился — плюнь, и зашипит. Я думаю, Вик жертвует собой, это для него роль подходящая, ну а кроме того, среди имен, выбитых там наверху, могут оказаться имена его старых товарищей, которые тоже пожертвовали собой тогда, давным-давно, и про них забывать негоже. Нам бы только туда добраться.
Наконец мы находим автостоянку, на полпути к вершине холма, как раз по другую сторону городской ратуши. Но хотя до ратуши отсюда рукой подать, Четем тут словно кончается и начинается дикая природа. Как будто город — это всего лишь временный лагерь. А тут уже только сплошной низкорослый лес с грязной тропинкой, бегущей наверх, к мемориалу — его-то, правда, не видно за этими зарослями, и ни стрелок, ничего. И единственная польза от этого леса, куда порядочного человека вряд ли зачем-нибудь понесет, в том, что мы с Ленни можем справить нужду — а это, после всего выпитого пива и кружения по Четему в возбужденном виде, нам просто необходимо. Поэтому, едва отойдя от стоянки, мы покидаем тропу, чтобы воспользоваться случаем.
— Хоть предупредил бы, что в гору лезть, — говорит он, пыхтя и отливая одновременно. — Ну ладно, мы взялись прокатить Джека, но что сегодня еще и День памяти, это я не знал.
— Вику-то как раз удобно, — говорю я. — А вот нам с тобой помянуть наших небось посложней было бы.
— Это еще как сказать, — говорит он.
Он совсем запыхался, хотя мы не так уж много прошли. Лицо у него как клубничный джем. Вик опередил нас, он решительно шагает вперед сам по себе — видно, твердо собрался сделать все как положено. Оглянувшись, он видит нас с Ленни, делающих свое дело около тропы, и я не думаю, что эта картина его радует. У виски, конечно, есть свои плюсы. Он снова отворачивается и чешет вперед, хотя и ему приходится тяжеловато, а Винс убежал совсем далеко: похоже, обиделся на нас всех и даже назад не смотрит, словно он главный на марше и не собирается ждать толпу раненых, ему надо поскорей одолеть высоту и двигаться дальше.
Пакет «Рочестерские деликатесы» и сейчас у него, но кофе он оттуда вынул.
На деревьях уже бутоны. Солнце пробивается сквозь ветки.
— Плавали — знаем, — бормочет Ленни. — Моряк с печки бряк.
Мы идем по тропе, а склон становится все круче. Уже видно, где кончается лес и начинается просто высокая трава, бледная и жухлая, с редкими кустами, дрожащими на ветру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77