Дева Мария, это не мужик, это ребенок! Длинный погладил себя по голове, пошевелил в воздухе пальцами, нащупывая пыль. Лет семнадцати. Чего скалишься? Подъем, Фицгор, подъем, подъем, у нас тут зомби.
— В высшей степени обыкновенно, — сказал усатый, поднося к губам конец «робта». Поджигает тонкую сигару и разглядывает картину Блэкнесса. Рука на животе замерла в тот момент, когда он осознал, что происходит на полотне, и что в комнате кто-то есть.
Гноссос сжал ручку молотка и покачал ее, проверяя хватку. Целься в висок, бей быстро. Хотя постой. Может, их прислали с проверкой серафимы.
— Очевидно, Паппадопулис, — сказал незнакомец, просовывая голову сквозь шторку и растягивая толстые, как у гурами, губы в улыбку, обнаружившую нехватку одного зуба. Не отрывая ног от пола, подросток протащился сквозь пространство и спросил:
— Что слышно, дядя?
Господи.
— Ничего интересного, старик. Вы кто?
Пауза.
— А вы не знаете? — удивился толстяк и удрученно повернулся к подростку. — Я так и думал, что он не напишет. Что я тебе говорил перед отъездом, Хип? Не отправит он никакого письма.
Тычок в Фицгора пальцем ноги. Вставай, мать твою, хватит храпеть. Скажи им что-нибудь.
— Я должен был получить письмо?
— От Аквавитуса. Ничего не приходило? Никакого письма?
Это все — утренний сон, никакой связи между событиями.
— Что еще за письмо?
Подросток медленно и печально качнул бритым черепом, левый глаз открылся и закрылся. Не моргнул, а лениво и бессильно подвигал веком. Пальцы все так же непроизвольно цапали воздух.
— Я не могу назвать его особенно близким другом, — продолжал толстяк, поджигая сигарку и предлагая другую Гноссосу; тот не взял, но и не отказался, — но мы встречаемся всякий раз, когда я появляюсь в городе — ходим в «Гонк-Суп», угощаемся кисло-сладкой свининой. Вы там бывали, вам знакомо это заведение? — Сигарка вернулась в наружный карман пиджака.
— Откуда вы знаете Аквавитуса?
— От Будды, конечно.
— Точно, — сказал лысый, — мы все одна семья.
— Вы были в Гаване?
— У нас есть общее дело, одна договоренность. — Улыбается, заскорузлым пальцем касается кончика напомаженного уса, словно проверяя остроту.
Кубинский связной с опалом во лбу. Семифутовый негритос в шелковом халате, сказал однажды Матербол. Никто его никогда не видел. Что это за ребята? Посмотри на мальчишку, похож на водяного спаниеля, обдолбан, улетает, наверное.
Оставить в покое Фицгора.
— Так, а вы кто?
Существа посмотрели друг на друга, словно искали ответ на вопрос, затем толстяк медленно развернулся к Гноссосу:
— Моджо, — одновременно опуская портфель на пол и отматывая с запястья пристегнутый к ручке длинный витой шнурок. Неуклюже извернувшись, Гноссос пожал протянутую руку и почувствовал, как желудок съежился от мягкого, почти бескостного ощущения. Словно набитая шпатлевкой резиновая перчатка. — Освальд Моджо. А это Хип, мой помощник. Значит, старина Джакомо вам так и не написал? Мы это предвидели. Такой сур-ровый сицилийский тип, весь в работе, весь, как бы это сказать, в интригах. Но вы это и так знаете, вы же понимаете, каково ему.
— Я не видел его два года, думал, он в Алкатрасе. — Хефф тоже недавно его вспоминал. Плащи и кинжалы, доставь циркон Фоппе. Мо-жо. Викторианский особняк?
— Ха-ха, — сказал Освальд Моджо. — Ха-ха-ха. Нет. Нет, кто угодно, только не старина Джакомо. Для этого он слишком прекрасен, слишком, как бы это сказать, неведом. Он вызвался лечь в Клинику Майо, там на нем проверяют лекарство от подагры, добровольцев выпустили досрочно.
— Красота, дядя, — согласился Хип и опять подвигал веком. Моджо продолжал:
— Но вы должны меня знать, неужели не слыхали? Если бы вас заранее известили о нашем приезде, было бы, конечно, лучше — всегда удобнее предупредить, чем являться совершенным сюрпризом.
— Ничего, я люблю сюрпризы.
— Моджо, — повторил человек, нагибаясь к портфелю; пока он там рылся, лицо покраснело и надулось. — Освальд Моджо.
Гноссос покачал головой — это имя он так и не вспомнил — и повернулся спиной к стене: фланги должны быть прикрыты всегда. Оставишь фланги без защиты — ворвутся в самый центр и долбанут из гаубицы. Что он там прячет, «люгер»? Не напрягайся. Аквавитус, старик, подумать только. Дерьмо сицилийского быка. Эрзац-капо из южного Бруклина, положил глаз на героиновую корону для тяжеловесов — скромный райуполномоченный по кубинской траве.
— Вот, — сказал Моджо, — кое-что из моих работ. — Метнув на одеяло пачку политических журналов. «Ежеквартальник внешней политики», «Партизан-Ревю», старые номера «Репортера» и «Нового Лидера». Вам это вряд ли известно, но в двенадцать лет я опубликовал в «ЕВП» трактат. Ирония судьбы, или, если хотите, эстетическая несправедливость — перевод мадам Пандит получил гораздо бо льшую известность, чем мой оригинал. Но все это, гм, как бы сказать…
— Шоу-бизнес, — подсказал Гноссос, перелистывая страницы, и действительно натыкаясь на статьи Освальда Моджо: абзацы прошиты итальянскими и латинскими эксплетивами.
— Монографии, дядя, — сказал Хип, улыбаясь и тоже демонстрируя отсутствие зуба, фактически — того же самого, — там все это и происходит.
— Форма, эта знаменательная переменная. Обуздывает ораторские страсти.
— Я сам забавляюсь двойными акростишками, — сказал Гноссос, перевел взгляд с одного пришельца на другого, но так и не получил ответа, — маленькие хайку время от времени, ха-ха. — Отодвигая журналы в сторону, он примерился к топологии комнаты. Хип — неплохая мишень, слишком обдолбан, быстро не увернется. Усыпим бдительность. — Если вы не возражаете, я прочту это потом, школа и все такое, через двадцать минут у меня лекция.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97