Мы будто не можем ходить при свете дня, мы загораемся от прикосновения святой иконы, мы живем на человеческой крови. Последнее верно – частично. Да, кровь – это, конечно, жизнь. Но никто не питается только кровью – разве люди живут лишь на хлебе и воде? Нет, конечно. И мы тоже нет.
Для тех из нас, кто обладает изощренным вкусом, человеческие страдания – это лакомство гурмана. Они по сравнению с кровью – все равно что крэк по сравнению с сухим винцом.
Но больше всего сейчас пьянит меня не страдание женщины, как бы восхитительно оно ни было. Пьянит злобный ужас ее партнера, когда я вынуждаю его разбивать череп любовницы в месиво окровавленных волос и костей. В лексиконе смертных нет слов, чтобы описать восхищение и благодать, проливающиеся на меня от этих первобытных голых эмоций.
Самка мертва – или почти мертва, так что это уже не важно. Я заставляю самца отпустить ее и встать перед зеркалом на стене. Он смотрит, заключенный в собственном теле, более беспомощный, чем в минуту своего рождения, как я приказываю его рукам застегнуть носовые отверстия его маски. Потом я застегиваю ему рот.
Панический страх набухает в нем, когда он понимает, что я задумал. Вопль внутри черепа становится вдвое громче, когда я сперва застегиваю ему правый глаз, потом левый, оставляя в темноте.
Даже полностью запечатанная, маска совсем не герметична. Почти полчаса требуется самцу, чтобы умереть от удушья. А я сижу в кресле и смотрю, смакуя поочередные приливы страха и гнева, ужаса и отчаяния, когда умирающий сначала осознает, а потом не хочет поверить в свою судьбу. Последняя его сознательная мысль – что сейчас ворвется полиция и спасет его, как в кино. Потом он умирает.
Я хмуро смотрю на его труп, на избитое тело самки, все еще прикованное к трубе. Мне казалось, что этого будет достаточно, но нет. Я закрываю глаза, чтобы не допустить в свой мозг ее образ, но это не получается. Я все еще вижу ее. И в груди возникает боль, напоминая мне о моей пустоте.
* * *
Скоро забрезжит рассвет, но я не боюсь вторжения его розовых пальцев – здесь, в зеркальной защищенности моего «роллса». Я не какой-нибудь только что поднявшийся вурдалак, удирающий от лучей солнца, чтобы не превратиться в кучу гниющих язв. Подобные примитивные страхи покинули меня за много лет до изобретения паровой машины.
В дневное время моя сила несколько уменьшается, это правда. И я, как все существа моей породы, считаю необходимым проваливаться в подобный смерти «сон», чтобы восстановить силы и залечить нанесенные в бою раны. Но я совсем не так беспомощен, как думают люди, обманутые своими легендами.
Мой водитель кружит по нижнему Ист-Сайду. Он меня спрашивает, хочу ли я попасть в какое-то конкретное место, и я чуть не даю ему адрес одной гнусной забегаловки в районе Файв-Пойнтс, но вспоминаю, что его снесли больше ста лет назад. Жаль. Этот бордель, где работали дети, часто в прошлом меня очень развлекал. Я велю шоферу ехать на Аллен-стрит.
Шлюхи, работающие на этом бульваре, в лучшем случае изнурены заботами. Почти все они наркоманки, и их пристрастия очевидны даже самому непроницательному человеческому взгляду. Будь я подвержен человеческому половому голоду, мне бы и в бреду не пришло в голову утолять его с кем-нибудь из этих страшилищ. Они редко бывают красивы, а зачастую они даже не женщины. Но они – бросовый материал, и если одна из них пропадет, никто искать не будет. Вот почему я ищу среди них самую привлекательную.
Увидев то, что мне нужно, я велю шоферу остановиться. В подворотне стоит стайка шлюх, с интересом созерцая мой «роллс». Ночь ли была неудачной или им нужно много дряни, однако они до сих пор еще на улице. Одна из них, бочкообразная рыжая, одетая в красную мини-юбку, открывающую немытые ноги почти до паха, устремляется вперед, когда я опускаю стекло.
– Ищете кого, мистер? – кокетливо интересуется она, обдавая меня запахом больных десен и пытаясь заглянуть в машину. Она улыбается, и я вижу, что нижних зубов у нее почти не осталось.
Я ничего не отвечаю, только тыкаю пальцем в одну из девиц, стоящих у нее за спиной. Девица высокая, с темными волосами широкими, слегка индейскими скулами. Она слишком тоща и слишком грязна, одетая в короткие джинсовые шорты и топ, но сейчас она мне сойдет.
Рыжая грязно ругается и отходит, пропуская другую девку. Я открываю дверь, и черная впрыгивает в машину с визгом, который почти мог бы сойти за восторг. «Роллс» тут же трогается с места, но я спокойно успеваю заглянуть в крошечные ссохшиеся умишки товарок моей жертвы и стираю все возможные воспоминания о себе и о своей машине.
– Черил меня зовут, – сообщает она, растирая мне штаны спереди с настойчивостью и быстротой скаута, пытающегося добыть огонь без спичек. Глядя на нее, я вижу размножающийся в ее крови вирус, поедающий Т-лимфоциты.
Я шлепаю ее по рукам и вижу искорку испуга в этих глазах – это она впервые посмотрела на мое лицо. Из внутреннего кармана я достаю рулон двадцатидолларовых бумажек размером с два детских кулачка. У шлюхи лезут глаза на лоб, и она облизывает губы.
– Хочешь получить вот это?
– Ага. Еще бы. А что надо делать?
– Ничего особенного. Надо только проехаться ко мне домой и поиграть в одну игру.
– А что за игра? – Девка закусывает губу, но не может оторвать взгляда от денег.
– В переодевание.
* * *
Мои ренфилды уже приготовили костюм, предвидя наше возвращение. Я веду шлюху в большой зал, пустой, если не считать мраморного стола, подсвеченного снизу лиловато-розовым.
Шлюха недоверчиво смотрит на кожаную куртку, на измазанную футболку, порванные джинсы и подкованные ботинки рабочего и явно разочарована.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66