Дом позади нее выглядел таким же серым, как кора тиса, и таким же угрюмым. Объемистые каменные колонны, угнетавшие своей мощью, поддерживали кремневые пояски, укромное расположение которых мало чем оправдывалось. Что же ей теперь делать?
Вайолет заметила Дринкуотера, чей белый костюм, подобно бледному пятну, медленно перемещался в каменной галерее; его башмаки гулко ступали по плитам. Под порывом налетевшего ветерка к нему склонились ветви тисов, но она даже не посмотрела в ту сторону, и Джон, растерянный, не вымолвил ни слова, однако подошел поближе.
— Вы не должны говорить так, — начала Вайолет, стоя спиной к Джону и обращаясь к темному Холму. — Вы совсем, совсем меня не знаете…
— Это неважно, — перебил ее Джон.
— О… — только и смогла произнести она. — О…
Вайолет задрожала, словно от холода, но эта дрожь была вызвана теплом, которое он вложил в свои слова. Джон подошел сзади, обнял Вайолет, и она прислонилась к нему, ощущая могучую защиту. Они медленно пошли вдоль хлопотливого ручья туда, где он, шумно пенясь, исчезал в отверстии пещеры у подножия холма. Здесь чувствовались влажная сырость пещеры и дыхание камня. Джон обнял ее еще крепче, пытаясь защитить от сырости, которая, как он думал, заставляла ее вздрагивать. И в его крепких объятиях Вайолет, без слез, поведала ему о своих тайнах.
— Выходит, вы его любите? — спросил Дринкуотер, когда она закончила. — Любите того, кто так поступил с вами? — Теперь уже его глаза блестели от слез.
— Нет, и никогда не любила.
До сих пор все это ровным счетом ничего не значило. Теперь Вайолет гадала, какой ответ ранит его больше: если она скажет, что любила того, кто так поступил с ней, или же не любила. (В душе она была не совсем уверена, кто именно так поступил с ней, но Джон никогда, никогда не узнает об этом.) Грех угнетал ее. А Джон давал ей опору, нес прощение.
— Бедное дитя… — проговорил Джон. — Заблудшее. Но теперь с этим покончено. Послушайте меня. Если… — Джон взял Вайолет за плечи, слегка отстранив от себя, и заглянул ей в глаза: сросшиеся брови и длинные густые ресницы почти скрывали их. — Если бы вы приняли мое предложение… Ничто не заставит меня думать о вас плохо: я всегда буду недостоин вас. Если вы согласитесь, клянусь, что вашего ребенка я воспитаю наравне со своими. — Строгое, решительное выражение на его лице смягчилось, он заулыбался. — С нашими детьми, Вайолет. С целой кучей наших детей.
Теперь и на ее глаза навернулись слезы — слезы умиления добротой Джона. Раньше она не думала, что попала в большую беду, а теперь он предлагал ей спасение. Какое великодушие! Отец едва ли что-то заметил.
Заблудшая — да, она это знала. Но обретет ли она себя здесь? Вайолет вновь высвободилась из объятий Джона и пошла вокруг дома дальше под нависшими аркадами, мимо затейливо зубчатых стен. Белые ленты шляпы, которую она держала теперь в руке, волочились по влажной изумрудной траве. Затылком она ощущала, что Джон следует за ней на почтительном расстоянии.
— Занятно! — воскликнула она, обогнув угол дома. — Очень, очень занятно.
Мрачновато-серая каменная кладка сменилась веселой кирпичной, с завлекательными для глаза оттенками красного и коричневого. Повсюду виднелись декоративные эмалевые диски; двери и оконные рамы сверкали белой краской. Готическая тяжеловесность, удлиненная, вытянутая, заостренная, сходила на нет; ее сменял смелый изгиб высоких крыш, потешные дымоходы, массивные никчемные башни, растянутые кривые поверхности, выполненные из кирпича. Казалось, будто — и в этот миг на небе опять засияло солнце, залив светом кирпичную кладку и подмигнув Вайолет, — казалось, будто темная веранда, бесшумный поток и дремлющие тисовые деревья были всего-навсего шуткой.
— Что это? — спросила Вайолет, когда Джон подошел к ней с заложенными за спину руками. — Вот это и есть много домов, правда?
— Да, много домов, — подтвердил он, улыбаясь. — И каждый для вас.
Сквозь нелепые арки дворика Вайолет увидела плечо отца. Он все так же сидел, удобно устроившись в плетеном кресле, все так же смотрел сквозь заросли глицинии и, вероятно, созерцал дорожку со сфинксами, по обеим сторонам которой стояли ливанские кедры. Отсюда, издали, он походил на лысого монаха, задремавшего в монастырском саду. Вайолет рассмеялась. Ты будешь скитаться и жить во многих домах . «Во многих домах!» Она взяла Джона Дринкуотера за руку и чуть ее не поцеловала. Продолжая смеяться, она заглянула ему в лицо, которое выражало радостное удивление.
— Замечательная шутка! — воскликнула она. — И не одна! А внутри так же много домов?
— В каком-то смысле да…
— О, покажите мне! — Вайолет потащила Джона к белой двери в виде арки, медные петли которой формой напоминали изящные готические буквы «е ». В неожиданной полутьме небольшого, расписанного красками вестибюля она в порыве благодарности поднесла большую руку Джона к своим губам.
За вестибюлем открывалась длинная анфилада залов с дверными проемами, арочными и прямоугольными, испещренная полосками света, который проникал сквозь невидимые окна.
— Как вы здесь не заблудитесь? — стоя на пороге, спросила Вайолет.
— Случается, — сознался Джон. — Я доказал, что в каждой комнате должно быть более двух дверей, но так и не смог доказать, что достаточно только трех. — Он ждал у входа, не желая ее торопить.
— Возможно, — заметила Вайолет, — когда-нибудь вы над этим задумаетесь и вообще не найдете выхода.
Шаря руками по стенке, медленно, словно слепая (а на самом деле дивясь и восхищаясь), Вайолет Брамбл ступила в коридор: он показался ей тыквой, которую Джон Дринкуотер ради нее превратил в золотой экипаж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37