А, может, и больше. Ведь у него не было часов, и только по злому мучителю-солнцу он мог определить, что время текло, убегало, возможно, приближая его к цели. Негр так и оставался единственным встреченным им человеком, и, был момент, Майгатову даже до испуга явно показалось, что он один на всей планете, а сама планета сузилась до этой странной и страшной земли цвета крови, над которой все выше и выше вздымалось такое же кроваво-красное солнце. Но потом он увидел настил из пальмовых листьев, на котором сушились просоленные маленькие рыбки, и даже попробовал одну, но она показалась настолько горькой и сушащей рот, что, наверное, с одной такой местной "таранькой" можно было выпить три литра пива. Потом встретилась пальма, но такая сухая, безжизненная, что, скорее всего, и тени-то у нее никогда не существовало. Кожа на левой ноге, особенно сбоку, куда сильнее всего били лучи, болезненно покраснела, пощипывала, а он все шел и шел упрямо, вдоль берега, по красной пустыне.
"Ожог, ох какой будет ожог! Маслом бы смазать. И воды. Как хочется воды! Боже, уже и голова гудеть начинает. Как комар у уха зудит. Где же город? Где? Комар?" - Майгатов обернулся и сразу понял, что не в голове дело: нудным комаром зудел мотор на желтой надувной лодке, в которой с моря приближались к берегу люди. Кажется, двое. Сначала он чуть не задохнулся от радости, но ноги... ноги почему-то стали, не хотели вести его навстречу этим людям в моторке. Что же не понравилось? То, что там - двое? Или пустота берега, на котором больше не было людей, кроме Майгатова? Нет, не понравилось другое: явная нацеленность лодки к нему, явное небезразличие к его одинокой фигуре. И ноги бросили его от берега, в глубину пустыни.
Обернулся - еще плывут. Хэк, хэк, хэк! А теперь? Все, вытащили лодку на берег, бросились за ним. Один худой, среднего роста. Второй - на две головы выше и в три раза шире. Сосо! Он узнал его даже с километрового расстояния. Это - конец. Он бежал, с ужасом ощущая, как тяжелеют, становятся чужими ноги, как магнитом тянет к себе земля. Хэк, хэк, хэк! Все, легкие сгорели, расплавились внутри. Мир темнел, сгущал солнечные сумерки в глазах.Но остановиться - значит, сдаться. А он никогда не сдавался. Нет, был один бой, еще на первом курсе училища. Глубокий нокаут. Испуганное лицо судьи. Вода из ведра, которой окатили голову с такой яростью, словно только одна она могла помочь ему прийти в себя. Да, тогда он проиграл, но не сдался. А это разные вещи. Через год с лишним он снова встретился с тем парнем. Нет, он не смог ответить "любезностью на любезность": нокаута не было, но по очкам он все-таки выиграл. И больше уже никогда на ринге... Ггух! Метнулась навстречу, каменной стеной ударила по лицу земля. Он упал, споткнувшись о какой-то холмик. Сандалия отлетела в сторону. Черная сандалия на качающейся за пленкой мути грязно-красной земле. Майгатов сел, опять обул ее, обернулся.Что сзади? Выросли, увеличились фигуры, побурели. Почему - побурели?
Майгатов вскочил, несмотря на пронзившую левую ногу боль, и вот теперь, кажется, ему по-настоящему стало страшно: небо сзади его преследователей на глазах наливалось кровью, шум, странный шум, который еще мгновение назад казался шумом ветра в ушах, усиливался, как будто тысячи гадюк одновременно начинали шипеть, и каждая из них пыталась сделать это громче, чем другие. А преследователи все бежали и бежали, и уже сквозь шум до слуха долетали обрывки голосов. И хоть страх от их вида был слабее страха от непонятно краснеющего неба, Майгатов пробежал еще сотню метров, оглянулся и увидел, как невидимый великан сбил невидимой ладонью сначала коротышку, потом криво, некрасиво завалившегося на бок грузина, придавил их к земле.
Голову разом, одним рывком вдруг стянуло стальным обручем. Что-то петардой хлопнуло в ушах, и он оглох. Рот открылся с неслышным "ма-а-а-а!", а глаза, уставшие от красного цвета пустыни, солнца, ожога, а теперь еще и неба, глаза разглядели такой же, как и встреченый с час назад, навес из пальмовых листьев, усеянный тощими, твердыми рыбками. Он нырнул к навесу, содрал жесткие, похожие на фанерки, листья, укрыл ими, насколько мог, голову и тело, лег, как учили на занятиях по противоядерной подготовке, головой к надвигающейся красноте и приготовился умирать.
Сверху ударило, сорвало один лист, но остальные удержались эдакой кольчугой, и по ним щелчками, потом все чаще и чаще застучал песок. Он бил долгим, кажется, никогда не готовым закончиться дождем, а Майгатова, воющего от раздавливающей голову боли, рвало и рвало на твердую, красную землю. Рвало, как в восьмибалльный шторм, когда вроде бы все внутренности норовят вылезть через глотку, освободиться от сдавливающих их обручами ребер, рвало, пока не прокололо острой иглой боли желудок. Но, странно, после этого боль в голове стала стихать. Словно кто-то ослабил обруч, отвинтил пару болтов, потом сыпанул последней горстью песка и стих. И тогда страх перед преследователями вернулся. Он стал сильнее страха перед стихией и заставил Майгатова сбросить с головы отяжелевшие, присыпанные песком листья.
Все вокруг изменилось. Море из синего, аквамаринового стало грязно-серым, в белой, вытянутой слизи бурунов на волнах. Пустыня из красной превратилась в желто-коричневую. А стена песка, принесенная самумом* из глубин Аравии, удалялась на юг.
Его преследователей не было видно. Неужели ветер поднял с собой центнер с лишком грузинского тела? И этого - второго, полегче? И лодку с мотором? А вон что-то едко-желтое торчит из-под песка...
Майгатов прихромал к этому яркому цветовому пятну, стараясь еле наступать на левую ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66