Тот ловко, одним движением языка перегнал флюс с левой щеки на правую и сплюнул ярко-зеленой слюной, словно хотел лишний раз доказать, что не флюс у него, а тщательно разжеванный комок ката. С минуту что-то говорил, нажимая на гортанные звуки. Пакистанец с еще большей неохотой перевел:
- Бели чалавек... карош садык... нашел у дорога... ехил на мотосикла из деревня в Эль-Маджиф... подобрал... бели чалавек вода пиль, ель, лучче сталь... бели чалавек пистолет подари... лавка продавай... тепер у Саид,.. - кивнул на йеменца, который от упоминания его имени враз повеселел, показал зеленые зубы, - у Саид много-много риал... он бели чалавек одежда купи... кат бокари* себе купи... а риал ичо много-много ест... ход можно карашо живи... садык карашо... толко живот боли... часто тулет хади... всьо...
- Исмаилушка, - взмолилась Лена, - попроси привести этого русского. Я боюсь, он болен. У него лицо... такое лицо... и, кажется, герпес, пальчиком показала на уголочек своего пухлого, с большими чувственными губами, рта.
Йеменец молча выслушал перевод, снял руку с джамбии и нырнул в душное тепло лавки, откуда на улицу сочился крепкий запах табака, сладкий, чуть терпковатый аромат ката и еще каких-то благовоний. Первым вышел мальчик со странно взрослым, изможденным лицом. В руках он держал веер для разжигания кальяна. Судя по тому, что джамбии на поясе не было, ему еще не исполнилось двенадцать. Мальчик прислонился спиной к косяку и пропустил хромого йеменца, который вел русского, с натугой поддерживая плечом его локоть. "Точно - герпес," - мельком отметила Лена круглое, с "застойную" копейку диаметром, пятно у самого края рта: бурое, в кроваво-красных шероховатинках. "И у носа - еще один."
Коснулась обгоревшего, в пятнах сползшей кожи, лба - жар, сильнейший жар. Русский вроде бы видел ее, а вроде бы и нет. Его взгляд безвольно скользил с предмета на предмет, и в этом вялом, не реагирующим ни на что взгляде, было что-то прощальное.
- В машину! Быстро - в машину! - крикнула Лена на пакистанца.
------
*Бокари - лучший вид ката.
Тот как-то сразу обмяк, дернулся, подхватил больного и втащил его на заднее сидение. Лена тоже села сзади и, забыв даже попрощаться с хромым йеменцем, еще раз крикнула:
- Гони, Исмаильчик! У него, кажется, обезвоживание организма, - а мысленно, словно не желая произношением вслух притянуть названные болезни к этому симпатичному черноусому парню, добавила:"и дизентерия, и амебиаз, а, может, и шистосоматоз... Боже, скорей бы доехать!"
А этот, с пулевым ранением? Впрочем, было ли ранение, если мать раненного "героя", которая и послала Лену по этим бесконечным кафе, объяснила, что пуля лишь чиркнула по коже. Царапину смазали йодом - и все. Лена представила, как помрачнеет главврач, когда она вернется без богатого клиента, как опять начнет ныть насчет контракта, но тут машину подкинуло на кочке, парень мешком привалился ей на плечо и вдруг, с натугой разлепив красные, обожженные веки, выстонал из-под усов:
- Сообщите Ан... Ан... Анфи-фимов-ву... нападение... на корабль ожидается нападение... бойтесь белой яхты... передайте, - и, ухватившись за руку Лены цепкими, удивительно цепкими пальцами, прохрипел: - Умоляю: сообщи...
3
Матрос Ваня Абунин нес вахту на своем штатном месте - на сигнальном мостике. Положенные одна на другую деревянные рыбины*, на которых он стоял, делали его выше и, как ему казалось, старше и солиднее. Во всяком случае, он даже сам не понял, зачем он прикрикнул на салажонка, который драил палубу вокруг реактивных бомбометных установок тяжеленной шваброй-русалкой. Салажонок, впрочем, почти не отреагировал, если не считать небрежного взгляда снизу вверх, но уже одно то, что его голос стал иметь хоть какое-то значение на этом корабле, наполнило душу сладкой истомой.
В школе, в родном захолустном пензенском городишке с грустным названием Беднодемьяновск, на него никто и никогда не обращал внимания. Учителя словно ждали, когда же он окончательно вырастет, чтобы спросить с него по полной форме. В авторемонтных мастерских, куда он пошел слесарем, Абунина жалели и давали самую ерундовую работу типа сверления дырок в эбонитовых тормозных колодках. Даже за водкой его не посылали. То ли из-за маленького роста, когда любая продавщица могла его прогнать как ребенка, то ли из-за того, что и без него хватало любителей сгонять за "белой". На тральщике, сразу после призыва на флот, ему сунули в руки гигантскую швабру-русалку - эдакую палку с привязанным на конце пуком из сотни веревок, которые после окунания в ведро с водой становились
------
*Рыбина - деревянный щит из реек, укладываемый на дно шлюпок,
иногда - сигнальных мостиков.
тяжелее стокилограммовой штанги - и сразу о нем забыли. Абунин
понял это как намек на приказ и с той поры только и делал, что с
утра до вечера драил деревянную палубу тральщика, который,
казалось, навеки был пришвартован уже почерневшим от времени
канатом к такому же черному старому кнехту на причале. Перевод на
"Альбатрос" да еще к тому же уходящий куда-то в Индийский океан он
воспринял как первое в своей жизни серьезное событие и потому весь
поход ощущал себя туристом, попавшим в увлекательный круиз, нет,
даже не в круиз, а в бесконечный многосерийный фильм типа тех
мексиканских, что неотрывно смотрел весь Беднодемьяновск, и в этом
фильме участвовал не статистом, а актером, которому поручили
сыграть интересную, захватывающую роль. Ему повезло в свое время
еще на тральщике, где единственный настоящий "годок"
готовящийся к увольнению в запас старшина первой статьи, хмурый,
плосколицый бурят - целыми днями был занят вытачиванием стальных
платформ под значки, на погоны и на "дэмэбовский" журнал и не
желал тратить драгоценное время на какого-то салажонка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66