– Вы сами, батенька, затеяли этот разговор… И я на коленях прошу и умоляю вас: выделите меня!Василий Петрович встал, прошелся из угла в угол, поправил лампадку.– Ну так и так… Что ж с тобой поделаешь. Раз желаешь отделяться – отделяйся, бог с тобой, я не препятствую. Сбирай пожитки, иди… спорить не будем.– Батенька! – радостно воскликнул Алексей. – Я и от дома, и от наследства откажусь, мне ничего не надо… Я ничего с вас не спрошу!– А с меня и спрашивать нечего, – нахмурился старик. – С богом.– И я уж ни на что ваше не посягну, – с жаром продолжал Кольцов. – Только дайте мне на выдел тысяч пять денег, и я…– Че-го-о?! – заорал отец. – Денег? Пять тысяч?! – он схватился за край стола, скомкал в кулаке скатерть. – Пять тысяч? А рака печеного не хочешь? Рака! Рака!– Да ведь как же…– А так же! – не слушая, хватил кулаком по столу. – Денег захотел… Что же они, твои питерские-то?– Так… Поговорили, что меду наелись. – Алексей поглядел на отца, усмехнулся. – А ведь было время, когда вы, батенька, разговаривали со мной куда ласковее нонешнего. Оно и немудрено: полиции боялись, долги за полу хватали. Дела-то все позапутали, вот и пришлось Алешке их распутывать, да перед какими людьми в Москве, в Питере кланяться, да подличать, да выпрашивать! А теперь Алешка последнее дело оправдал, вы чисты, долгов нету, полиция за бороду не схватит… Теперича Алешка пошел вон со двора!..– Вон! – закричал старик, топая ногами. – Вон, дерзкой!Кольцов поднял мешок.– Не кричите, – сказал, – уйду… Только про питерских, – остановился в дверях, – про друзей моих – молчите! Не смейте светлые их имена в нашем навозе марать! 3 «Ну, – стоя на крыльце, раздумывал Алексей, – вот и поздоровался с родителем… Что ж, пойти к маменьке, что ли, поклониться…»Прасковьи Ивановны дома не оказалось: она говела и еще спозаранку ушла к обедне.Он зашел к Анисье. Она стояла возле окна, читала какое-то, видимо, интересное письмо.– Здравствуй, сестренка, – входя, окликнул ее Алексей.Анисья резким движеньем спрятала письмо в карман.– Ах, это ты, – отозвалась равнодушно. – Приехал? Я так и догадалась. Как услыхала – батенька ногами затопал, – ну, думаю, верно, Алеша приехал… Тебе что?– Как «что»? – не понял Кольцов. – Ничего. Вот приехал, проведать зашел, а ты как чужая: «Тебе что?» Да ты будто и не рада вовсе, что я вернулся?– Нет, что ж, я ничего… Так просто. Ты вошел, я испугалась. Чего это ты с мешком-то?– Да вот, отец со двора гонит. Да что об этом толковать, песня не новая… Что это ты читала?– Так… от подружки.– Ох, Аниска! – он шутливо погрозил пальцем. – Лукавишь, девка!– А чего мне лукавить? – с досадой сказала Анисья. – Вот выдумал!Кольцов подошел к фортепьяно, провел пальцем по запыленной крышке, открыл, ее, потрогал клавиши.– Я тебе с Карпом Петровым ноты из Москвы посылал. Шубертовы песни. Получила ли?– Получила, спасибо.– Прелесть какие песни! Ты уже, наверно, какие-нибудь разучила?– Нет, не разучивала. – зевнула Анисья. – Да и напрасно посылал: какая я певица!– Да тебя подменили, что ли? Не поешь, к фортепьянам, вижу, не прикасаешься – вон пылища-то какая на крышке… Что ты, Анисочка? Ах, постой… – Кольцов потер лоб. – Мне в Москве Карп Петров говорил, да я не поверил… Замуж идешь?– Выдумают тоже! – принужденно засмеялась Анисья.– Да нет! – Кольцов хотел обнять сестру, но та увернулась. – Нет, я ведь что хочу сказать: это хорошо, что замуж, да гляди, чтоб человек был, и не кукла. Главное – не ошибись.– Ну что ты, в самом деле, привязался? – зло воскликнула Анисья. – Ведь говорю нет, значит – нет!Он не узнавал сестру, терялся в догадках – что с ней?– Полгода дома не был, а как все перевернулось, боже мой!И что-то еще хотел сказать, но в комнату с хохотом и криками, толкая друг друга, вбежали Анисьины подружки.– Аниска! Аниска! – кричала толстенькая, черноволосая девушка, одна из бесчисленных дочерей купца Мелентьева. – Ох, что расскажу-то… Варька от офицера назад приехала!Увидев Кольцова, она запнулась.– Здравствуйте, Алексей Васильич!Девушки примолкли и стали у дверей табунком, перешептываясь и фыркая.– Иди, иди, Алеша! – бесцеремонно выпроводила Анисья. – У нас свои дела, девичьи… Иди! 4 Еще в Петербурге он стал покашливать. Сырая мгла столицы давила на грудь, затрудняла дыханье.– Нет, Алексей Васильич, – заметил однажды Белинский, – не про нас с вами этот северный Вавилон…В Москве, когда встречали у Боткина Новый год, Кольцов не поостерегся: разгорячась в жаркой зале, вышел на балкон прохладиться, а потом пролежал с неделю, и Кетчер пользовал его припарками и какой-то им самим составленной микстурой. Друзья хотели позвать прославленного московского лекаря, но Кольцов отказался:– Не в коня корм! Все, как на собаке, заживет…Придя от Анисьи в свою каморку, он почувствовал боль в груди. Потерев больное место, вздохнул, вскрикнул от боли и закашлялся. Красноватые потемки поплыли перед глазами. Тяжело дыша, подошел к окошку. У избы, где жили работники, дрались две собаки, работники, гогоча, швыряли в них палками. Над голыми деревьями сада летали вороны. Сгорбившись, медленно прошла от обедни мать. Он подумал о ней с нежностью, – ему было жаль эту измученную бессловесную женщину; однако горячей сыновней любви к ней он не чувствовал никогда.«Боже мой, вот яма, вот тоска!..»Оделся и вышел на улицу. Серый туман расползался над городом. Верхушка каланчи еле виднелась в безрадостном небе.Было воскресенье.Поев после обедни постных пирогов с грибами и луком, воронежские обыватели гуляли по Большой Дворянской. Кольцов углубился в свои невеселые мысли и, низко опустив голову, медленно брел по улице, не замечая знакомых и не отвечая на поклоны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106