Вот уже несколько минут поезд шел вдоль бесконечных рядов темно-красных, почти черных кирпичных домов. В одном из них жил пенсионер Эрих Вагенблас. Кондуктор объявил: следующая остановка Грисхайм. Поезд замедлил темп, я собрался выходить.
И тут звонкий детский голос громко крикнул: «Следующая остановка Манная каша!» Люди в вагоне засмеялись, но не то чтобы очень весело. Они смотрели на унылое однообразие за окном: маленькие кирпичные домики, гаражи, подсобные огороды. Казалось, только в этот момент они впервые заметили, что, возможно, и вправду живут, увязнув в одной сплошной манной каше. Видимо, поэтому стояла мертвая тишина, когда поезд остановился и люди стали выходить из вагона. Домик супружеской пары Вагенблас долго искать мне не пришлось. Дверь открыла фрау Вагенблас. На ней было платье с крупными цветами, похожее на два платья моей матери. Огромные голубые цветы расползлись по ее огромным грудям и исчезли только где-то на спине. Фрау Вагенблас протянула мне руку и сделала книксен, как школьница. Господин Вагенблас вышел откуда-то сбоку и тоже поклонился. Правую половину лица передернула мгновенная судорога. Фрау Вагенблас сказала: «У моего мужа осталась только треть желудка, чтоб вы знали». – «А-ах, вот как», – сказал я от растерянности. Пенсионер пригласил меня в комнату. Это было низкое, но довольно просторное помещение, служившее одновременно гостиной и кухней. Фрау Вагенблас предложила мне сесть. Она вышла и вскоре принесла сливовый пирог и кофе. Господин Вагенблас показал на Эйфелеву башню, примерно метровой высоты, она действительно была сделана из одних спичек. Модель стояла на письменном столе рядом с телевизором.
– А-ах, – выразил я свое восхищение.
– На это у меня ушло тысяча пятьсот рабочих часов, – сказал Вагенблас.
Я записал в блокноте.
– И потребовалось ровно пятьдесят тюбиков клея, – сказал опять пенсионер.
Это я тоже записал.
– Внушает, – произнес я почтительно.
– А теперь отгадайте, – спросил Вагенблас, – сколько спичек мне понадобилось для Эйфелевой башни.
А фрау Вагенблас добавила:
– Следующей он будет делать падающую Пизанскую башню.
– Фантастика! – сказал я.
– Один его коллега предложил ему сто марок за Эйфелеву башню, – сообщила фрау Вагенблас.
– Сто марок! – повторил возмущенно Вагенблас.
– Да разве такое можно продать, – сказала опять фрау Вагенблас, – даже и за тысячу марок нет!
Я добросовестно записал: «Он никогда не продаст Эйфелеву башню. Даже за тысячу марок. Его жена поддерживает его».
– Так как вы думаете, – повторил он свой вопрос, – сколько спичек ушло на Эйфелеву башню? Тысяча? Две тысячи? Три тысячи?
– Ну может, тысяча? – предположил я.
– Ха! – торжествовал Вагенблас. – Пальцем в небо! Попробуйте еще раз!
Его желание устроить со мной что-то типа телевизионной игры ответов на вопросы вызвало во мне только нарастание высокомерия. Я беспомощно посмотрел на фрау Вагенблас. Может, она мне подскажет? Но и та ждала, какой будет моя вторая попытка.
– Вы изучали Эйфелеву башню на месте или работали по фотографиям? – спросил я.
– На месте?! – взвизгнул Вагенблас.
Фрау Вагенблас захихикала.
– Вы хотите знать, бывал ли я лично в Париже?! – Вагенблас засмеялся. – Что вы себе думаете?! Остаться честным можно и дожив до седых волос!
После такого ответа я перестал подавлять в себе все возрастающую надменность. Я только краем уха слушал Вагенбласа. Его примитивные мысли можно было предугадать еще до того, как они зародятся в его голове. Немного погодя в дверь позвонили, фрау Вагенблас пошла открывать. Я узнал по голосу фотографа Хассерта. Он повел себя как заезжая знаменитость. На груди у него висело четыре камеры – одна поверх другой. Хассерт поприветствовал всех сразу и осторожно разложил свои камеры на столе. Фрау Вагенблас притихла и послушно убрала сливовый пирог. Хассерт сделал вид, что ему надо определиться, какая из этих камер больше подходит для данного помещения. Я не имел ничего против разыгрываемого им фарса – даже наоборот! С момента, как Хассерт появился в доме, никому уже не бросалось в глаза, что я не задаю никаких вопросов. Вагенблас расценивал фотографирование как продолжение интервью. Он был совершенно ослеплен тем, что им одновременно занимаются два представителя прессы. Чтобы умерить свою надменность, я представил себе господина Вагенбласа на мгновение песиком. Как было бы здорово, если бы в этом доме жил песик и встречал меня со своей собачкой, а потом показывал бы мне свою самодельную Эйфелеву башню! Вот тогда я действительно не смог бы скрыть своего восхищения. Исходя из неспособности песика к такому занятию, копия Эйфелевой башни из спичек бесспорно была бы сенсацией, достойной всяческого удивления, мимо которой не смогла бы пройти даже мировая пресса! Господин Вагенблас, тихо спросил я про себя, почему вы не стали песиком? Вот тогда бы вы стали знаменитым на весь мир! Эти фантазии с песиком прогнали хотя бы мое дурное настроение. И я стал смотреть, как Хассерт усаживает пенсионера рядом с его Эйфелевой башней и фотографирует. Вот еще раз с супругой в кадре, и еще раз без нее, а теперь со спичками, и еще раз без них. В мои намерения не входило детально изучить само помещение. Один только вид каплеуловителя на кофейнике вызывал у меня чувство тошноты. Это был омерзительный кусочек синтетической губки, подвязанный двумя резиночками к носику кофейника. Как только у меня начинало подкатывать к горлу, я прибегал к спасительной выдумке с песиком. Я только что прошептал господину Вагенбласу: если бы вы были песиком, вы ничего бы не знали про каплеуловитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47