Я же буду восхищаться своей курткой, как своим двойником, которому удалось выжить, и это, во всяком случае на какое-то мгновение, избавит меня от боли. Хотя при этом нельзя исключить, что именно в эти мгновения я начну сходить с ума. А вот что можно сказать со всею очевидностью, так это то, что я определенно сошел бы с ума, если бы я действительно забросил свою куртку в кусты. В настоящий момент я от этого пока воздерживаюсь. Я с удовольствием представляю себе, как это будет выглядеть, если я сойду с ума, что должно мне помочь продолжать жить без особых эксцессов. Впрочем, ничего страшного, если на какое-то время, скажем на несколько минут, воображаемое безумие трансформируется в настоящее, что позволит мне удалиться от действительности на еще большее расстояние. Важно при этом, чтобы я в любой момент мог вернуться к своей игре в воображаемое безумие, как только настоящее безумие подступит слишком близко. Вполне вероятно, в процессе этого эксперимента выяснится, что человек может чувствовать себя счастливым только тогда, когда у него есть возможность свободного выбора между воображаемым и реальным безумием. Я, кстати, уже давно заметил, что люди от природы имеют склонность к душевным заболеваниям. Я только удивляюсь, отчего столько людей не могут, наконец, признаться в том, что их нормальность только наигранна. Вот взять хотя бы семью, которая проходит сейчас мимо меня, – все признаки группового безумия налицо. Один мужчина, одна женщина и одна старушка идут и потешаются над маленьким ребенком. Ребенок совсем еще кроха, он сидит в коляске и ничего не умеет. Он не умеет держать голову, он не умеет хватать, он не умеет толком открыть рта, он не умеет глотать. Всякий раз, когда ребенок чего-то не умеет (в настоящий момент у него изо рта вытекает слюна), мужчина, женщина и старушка приходят в неописуемый восторг. Им невдомек, что их пошлый восторг оскорбителен для младенца, хотя, будь они повнимательней, они бы увидели, что их чадо беспокойным блуждающим взором ищет в неведомых далях, куда бы ему скрыться. Наблюдение за поведением этого безумного семейства помогает мне, как это ни странно, вернуться в реальность. Только младенец как-то совсем завалился в коляске, миллиметр за миллиметром он все больше сползает вниз. Я застегиваю куртку и отправляюсь домой. Безумное семейство удаляется, радостно повизгивая.
Дома меня встречает спокойная и безмятежная квартира. Я не чувствую себя самым несчастным человеком на свете, когда иду в кухню. Звонит телефон, и пусть себе звонит. Я снимаю куртку и отрезаю себе кусок хлеба. Очень вкусный хлеб, мне нравится. Я снимаю очки и тру себе глаза. В тот момент, когда я хочу снова водрузить очки на нос, они выскакивают у меня из рук и падают на кафельный пол. От левого стекла отскочил кусочек. Я надеваю очки и смотрю на себя в зеркало. Мне сразу становится ясно, что я не буду заводить себе новых очков и что отколовшийся кусочек ровным счетом ничего не будет значить. Я иду к телефону и все-таки снимаю трубку. На другом конце провода Сюзанна.
– Слушай, я нашла тут твое письмо, – радостно сообщает она, – письмо, которое ты мне написал восемнадцать лет тому назад.
– Восемнадцать лет тому назад? – спрашиваю я беззвучно.
– Да, – говорит она, – восемнадцать лет тому назад, в августе, ты обращался ко мне с такими словами: «Дорогая Сюзанна…»
– Но ведь восемнадцать лет тому назад между нами, кажется, еще ничего не было?
– Не было, – говорит Сюзанна, – вернее, было, но ничего серьезного.
– Ну и что там, в письме? Ерунда какая-нибудь?
– Нет, – говорит Сюзанна. – Это для тебя любовь – ерунда, а для меня нет.
Ее ответ несколько озадачил меня, и я молчу.
– Ну что, прочитать тебе письмо?
– Нет, – говорю я, – я прочту его как-нибудь при случае.
– У тебя скоро представится такой случай, – говорит Сюзанна. – Я хочу пригласить тебя в гости, хочу устроить ужин, позову кое-кого с работы да кое-кого из знакомых.
– А я их знаю?
– Некоторых знаешь. Химмельсбаха, например.
– Вот напасть-то, – говорю я, – опять этот старый хрен!
– Ну зачем ты его так называешь! Да, еще будет одна моя старая коллега по работе, она теперь работает менеджером по рекламе в какой-то элитной богадельне, та еще работка, не позавидуешь.
Сюзанна продолжает перечислять, кого она пригласила. Я слушаю и постепенно впадаю в состояние внутреннего оцепенения. Я думаю о том, было ли у нас с Сюзанной что-нибудь восемнадцать лет тому назад и мог ли я ей тогда писать письмо. Не помню.
– Ты какое вино больше любишь, красное или белое? – спрашивает Сюзанна.
– Красное, – говорю я.
Сюзанна раз сто повторяет мне дату и время. Я записываю и то и другое на краешке газеты. Я твердо уверен, что не хочу читать письмо, которое я написал ей восемнадцать лет тому назад. Теперь Сюзанна принялась рассказывать мне, что она собирается готовить. Я слушаю и потихоньку жую свой хлеб. Вкус ржаных катышков во рту несколько смягчает странность представления о том, что я очень скоро окажусь за одним столом с Химмельсбахом.
7
Я все никак не могу понять, что мне напоминает Сюзаннина квартира. Мы сидим за большим овальным столом, покрытым камчатной скатертью. Салфетки из той же ткани, такие жесткие и гладкие, что я не сразу приноровился вытирать ими рот. На закуску был подан салат из артишоков с кедровыми орешками, потом появились запеченные морские гребешки с прощутто. По части готовки Сюзанна большая мастерица, только зря она стала так долго объяснять, откуда берутся кедровые орешки и морские гребешки и каковы их основные свойства. Слева висит репродукция Хуана Миро, справа – репродукция Магритта, обе картинки под стеклом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49