Кристина издалека глядела на озеро, на большой, похожий на гору, вынырнувший из тумана остров. Хоть не чувствовалось ни малейшего ветерка, вода рябила, лишь прибрежная отмель блестела черным стеклом. В застрявших среди тростника клубах тумана закрякала дикая утка, по-видимому предупреждая свой выводок о какой-то опасности.
Кристина, пожалуй, не скажет, по чему больше скучает: по дому своего детства или по озеру. А может, и нельзя так ставить вопрос. И дом на зеленом берегу, и обнимающее город озеро Гилутис — единое живое существо, которое не разделишь, не разорвешь пополам. Где бы она ни оказывалась — в роскошных гостиницах Москвы, Ленинграда, Киева или в тесных комнатках санаториев Крыма и Друскининкай,— проснется ночью, и перед глазами из мглы прошлого проступает старый дом над озером, красные, набрякшие от горячей мыльной воды мамины руки, дым отцовской цигарки, слышится его надсадный кашель, визг сестренок, вспоминается, как изредка плавали на лодке к острову среди озера, словно в сказке все это было. «Как тебе хорошо, у тебя есть родной дом»,— не раз твердили подруги. «У меня есть дом, в котором я выросла»,— отвечала Криста, потому что адрес родного дома сохранился только в ее паспорте.
В прогалинах камышовых зарослей, уткнувшись носами в песчаный берег, дремали лодки. Одни широкие и длинные, просмоленные щедро, как ботики рыбаков Куршского залива, другие стройные, легкие, выкрашенные в желтый, зеленый цвет, третьи — со скошенной кормой, выгнутые из листа жести или фанеры. И все крепкими цепями привязаны к железным или дубовым кольям. Но Кристине сейчас и не хочется на озеро. Она стоит под сенью густой ольхи, стоит в странном оцепенении...
...Девчонка вскакивает на залитый солнцем камень и вглядывается в прозрачную воду — там всегда носятся стайки уклеек, а иногда блеснет даже красноперка. Девчонка опускается на корточки, ищет две буквы, высеченные на боку этого большого камня, гладкого, отшлифованного волнами и обращенного к озеру. Вдруг ее окликают: «Криста!» Голос этот озерной волной докатывается издалека, и девчонка вскоре чувствует крепкие, жесткие руки парня. «Паулюс»,— говорит она...
Кристина вздрогнула, словно и впрямь прикоснулась к ней эта рука, и медленно побрела мимо кустов одичавшей смородины, мимо лодок и серого камня, торчащего из воды. Правда, невдалеке остановилась, обернулась, словно собираясь возвратиться, но только по
плотнее закуталась в необъятную кофту тети Гражвиле. Как хорошо, что прихватила ее, пронизывает до костей. Прибавила шагу, даже пробежалась немножко и вдруг остановилась, огляделась — будто оказалась перед широкой, не перепрыгнуть, канавой. Куда теперь? Тропинка поднимается к улице, а улица идет по высокой насыпи с забетонированными откосами и сворачивает к самому берегу озера. В таком виде Кристина не покажется в городе, тем более в новом массиве, получившем странное название — Шанхай. Лишь издали посмотрит на него. Солнце приятно припекает плечи, поблескивает в окнах кирпичных домов, заливает золотом красные шиферные крыши, влажные от утренней росы. Но ведь за эти два года здесь выросло еще больше домов, и Кристине отсюда трудно распознать унылые, голые улицы, то тут то там обсаженные хилыми липками. Честно говоря, она плохо знала Шанхай, оказавшись дома, редко ходила по его улицам. Просто избегала этих улиц на двух холмах, этих слишком аккуратно выстроенных больших домов и маленьких коттеджей. Почему? — даже не спрашивала себя. Боялась искать причину, не хотела мутить устоявшуюся воду? Почему же сейчас с таким любопытством смотрит она в ту сторону, почему взгляд ее бегает от дома к дому, проникает на балконы, увешанные разноцветным бельем, провожает летящие мимо машины. Где-то там Паулюс, трепещет мысль. Где-то там Паулюс Моркунас живет...
«Зачем ты приехала, Кристина, зачем?» — спрашивает вполголоса и, еще минутку постояв без движения, все в том же оцепенении, поворачивается, бреде^ назад. Поднявшееся солнце шпарит прямо в глаза, вслед за удаляющейся лодкой радугой сверкает водяная дорожка, набегая все ближе и ближе, к самому берегу... К серому камню.
— Так я и думала — Криста!
Прислонив таз с выстиранным бельем к боку и придерживая его обеими руками, на тропе стояла Чеслова и ждала ее. Халат расстегнулся, и высоко обнажились ядреные, пышные бедра; завязанная на затылке красная косынка скрывала волосы, еще сильнее подчеркивая сверкающие серьги.
— Твоя тетя еще вчера мне шепнула, что ты приехала. Хотела сразу забежать, но говорит, лежишь. Может, заболела?
— Ах, эта тетя...
— Она жуть как о тебе заботится, только о тебе и говорит,— Переставила таз к другому боку.— Как поживаешь, рассказывай.
— Поживаю, Чеся. Поживаю,— неопределенно ответила Кристина.
— И все еще одна? — Чеслова оглядела ее с головы до ног и почему-то рассмеялась.— Да есть кто-то, наверно.
— Никого нет, одна.
— Что?—откликнулась Чеслова.— Одна? Ты? Такая баба и одна?
Простодушное удивление Чесловы развеселило Кристину.
— Поверь, Чеся.
— Эх, Криста. Уж не сердись на меня -— всю жизнь ты была скрытницей, знаю, помню.
— Думай, как тебе угодно.
Выцветшие глазки Чесловы пригасли: может, и правду Кристина говорит.
— Зато я процветаю! Все лучше и лучше. Как в газетах пишут.— Сделала несколько шажков в гору.— Загляни вечерком потрепаться.
Когда соседка звала ее к себе, Кристина обычно отнекивалась, выкручивалась, а если и заходила, то на минутку, словно и впрямь в этот час ее ждали дела. Вот и теперь ничего не ответила, только кивнула, покосившись на Шанхай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81