Нужно все ей объяснить. А то ведь что получается: подготовит целую речь, а увидит девушку — все слова из головы вон.
Только о земле, о погоде, о дождях Хасан мог толковать часами. Он считал, что других это волнует так же, как и его. А больше ни о чем говорить не умел.
Где-то недалеко послышался яростный собачий лай. Хасан вскочил. Хоронясь за деревом, глянул на дорогу. К сторожке шли деревенские мальчишки. Собака лаяла на них. Они отгоняли ее камнями.
— Отдохнем немножко! — донесся до Хасана тоненький голосок.— И опять пойдем.
— Теперь уж не к чему отдыхать,— отозвался гнусавый голос,— дальше легче идти — под гору.
Хасан затаил дыхание. Громко переговариваясь, дети прошли мимо и вскоре скрылись из глаз. Собака опять залаяла. Алие! Хасан бросился отгонять пса.
— Нагнал он на меня страху! — выдохнула девушка.
— Запомни: если собака лает, иди прямо на нее — никогда не тронет.
Она уже улыбалась.
— Отец только что уехал — поэтому я так поздно. Они укрылись в сторожке — хозяева ее никогда не
запирали. Хасан привалил к двери большой камень. Вспомнилось вдруг, как на этих виноградниках прятался Хусейн со своей девушкой. «Может, и нам с Алие убежать? Вот был бы переполох!»
Словно прочитав его мысли, Алие сказала:
— Отец следит за мной, каждый шаг стережет.
— Я же просил тебя: не говори ему.
— Теперь не буду. В тот раз он так рассвирепел, что даже побил меня,— добавила она задумчиво.
— Побил?
— Никогда я его таким не видела. После сам два дня лежал.
В груди Хасана шевельнулась жалость. Все-таки Мастан — отец ей...
— А теперь как?
— Лучше. Только со мной с тех пор не разговаривает.
— А мать что говорит?
— Мама у меня добрая. Только она в эти дела вмешиваться не решается. Она тоже любила одного, когда молодая была. Соседа своего. Ушел он на войну. Вернулся с одной ногой и без глаза, но она все равно от него отказываться не хотела. Дед насильно выдал ее за отца. Боится она за меня. «Как бы,— говорит,— не случилось то же, что с Халиме, дочерью Халила-аги».
— А что с ней случилось?
— Разве ты не знаешь? — удивилась Алие.— Об этом все знают. Ее выдали насильно, а она через два месяца умерла от скоротечной чахотки. Я тогда еще маленькая была. Халил-ага потом в ее память колодец вырыл.
— Что-то я такого колодца не знаю.
— Да он зарос теперь. Халил-ага умер, сыновья чистить перестали.
— На все воля аллаха... Мать твоя, значит, тебя не ругает?
— Молчит все. «Не серди,— говорит,— отца, больной он».
— А что с ним?
— Мнительный стал. Даже в Измир ездил — здешним докторам не верит. Чуть кашлянет — сразу о смерти вспоминает.
— Смерть каждого ждет,— вздохнул Хасан.
— Отобрал у тебя поле,— помолчав, сказала девушка.— Что теперь будешь делать?
— Я с Ибрамом-агой в пай вошел.
— Просила я маму: поговори с отцом, чтобы поле тебе вернул. Он ее и слушать не хочет.
— Спасибо! Как-нибудь прокормлюсь.
— А твоя-то мать как?
— Я ей не все рассказываю, жалею. Старенькая она.
— Наверно, убивалась по полю?
— Она и не знает. Не сказал я.
— Может быть, уговорим все-таки отца — отдаст обратно?
— Зачем? И так не пропаду. Скажи лучше, когда в следующий раз увидимся?
— По пятницам отец каждый раз уезжает... Оба взглянули друг другу в глаза и покраснели.
Девушка опустила голову и улыбнулась. Хасан в смущении потянулся за сигаретами.
— Не будь тебя здесь, не остался бы и дня в Ка-раахметли,— тихо сказал он.
— Не уезжай!
— Пусть хоть убивают — не уеду, пока ты здесь. Оба примолкли. Тихо вокруг, только деревья шелестят под налетевшим порывом ветра.
— Ну, я пойду,— встала Алие.— А то мать забеспокоится.
Хасан тоже поднялся. Вдруг Алие испуганно прильнула к нему. За дверью снова послышались ребячьи голоса. Должно быть, те двое мальчишек возвращались. За щавелем, что ли, ходили? Кто-то из них подошел к самой двери и сел на порог.
— Ты дождешься, что я все расскажу,— прозвучал гнусавый голос.
Хасан и Алие затаили дыхание. Девушка изо всей силы стискивала руку Хасана, но, слава богу, скоро ребятишки ушли. Голоса их постепенно затихали. Алие облегченно вздохнула.
— Ох, перепугалась!
Хасан отвалил от двери камень, дверь распахнулась. В серый сумрак сторожки щедро хлынули солнечные лучи.
После обеда Хасан вывел из хлева волов, взял сабан и, мурлыча песенку, отправился в поле. Давно не было у него легко на душе. Словно в прежние времена, по пути завернул к Сердеру Осману. Тот только-только поднялся, собирался завтракать. Хаса-ну обрадовался:
— Присаживайся, набьем животы, порадуем своих будущих тещ.
— Да я уж поел.
— Садись, садись! Со второго куска не лопнешь.
На скатерти, расстеленной на полу, стояла тархана, дымился плов из булгура2. Дома Хасан поел только немного тарханы. Мать совсем слаба стала, даже стряпать ей трудно. У Сердера Османа мать еще в силе. И еду подает и разговаривать успевает.
— Где ты все пропадаешь, мой Хасан? Я уж и спрашивать у Османа перестала. Наплевал на старых друзей, а?
— Что вы, тетушка! Просто не по себе как-то было.
— С твоей матерью недавно разговаривала. Душа у нее за тебя изболелась. А ведь она уже в годах. Ты уж ее не огорчай!
— Нет, тетушка, зачем же?
— А про поле-то ты не сказал ей...
— Разве она знает?
— А как же! Все знает, только виду не подает. Вот оно что! Хасан в растерянности даже ложку опустил.
— Матушка моя бедная, втихомолку мучилась.
— Материнское сердце всегда за дите печалится,— вздохнула женщина.
Покончив с едой, Осман стряхнул крошки с рук на скатерть.
— Дурная примета,— неодобрительно сказала мать,— бедно жить будем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50