.
Константин то присаживался на шаткую табуретку к столу, то снова поднимался и расхаживал по избе и уже не мог освободиться от потока остро ранящих мыслей. «Нет, она, видимо, и понятия не имеет, что это я тогда обличал ее Степана!.. Да разве дело в том, прав был в то время или не прав? Легче ей станет от этого, что ли?.. Вредная баба, говорит Мрыхин, и для него она действительно вредная, потому что готова драться с такими, как он, чтобы отстоять свое человеческое достоинство!.. Но где она находит силы, чтобы вынести все — и потерю мужа, и черную подозрительность, и чертоломную работу, и болезни детей, и все же, несмотря на все беды, не потерять веры ни в себя, ни в людей?»
Константин не раз выходил на крыльцо покурить, стоял в темноте, под холодным звездным небом, вдыхая студеный, острый воздух, потом сидел с Авдотьей, с ребятами за столом, пил, обжигаясь, горячий чай и лег в постоль с давящей сердце тяжестью. Может быть, сразу признаться ей во всем? Он хотел окликнуть Авдотью, когда уже загасили свет, но так и не решился, и долго ворочался на узкой кровати, и не мог заснуть...
Утром, открыв глаза, он увидел на белом потолке радужный кружок. Его отбрасывал граненый стакан на подоконнике, полный чистой воды. За окном полыхало солнце, блескуче сияли сугробы, в них вязли разбежавшиеся по саду яблоньки.
Заложив руки за голову, Константин лежал в теплой постели, наслаждался покоем и тишиной, о удивлением прислушиваясь к себе и недоумевая, почему у него так подмывающе радостно на душе. Неужели причиной этот переливающийся всеми цветами радуги, диковинный, нежданно расцветший цветок на потолке?
— Дяденька,— раздался за занавеской несмелый голос девочки,— вас тут тетя одна давно дожидается... А то мне и школу идти!..
«Кто бы это мог быть? — быстро одеваясь, подумал Константин.— Вот же пришел кто-то, значит, во мне нуждаются».
На пороге кухни он оторопел, увидев сидевшую на табуретке молодую женщину в серой кроличьей шубке, такой же серой шапочке с черной, как хвостик, кисточкой.
— Лиза? — удивился Константин.— Какими судьбами?
— Не прикидывайся, Костя! — Лиза усмехнулась.— Разве наш святой старик ничего тебе не рассказывал?.. Я же была в тюряге, отбывала срок...
— Нет, я, конечно, слышал от Дарьи Семеновны. Но, грешным делом, подумал, что ты попала туда или по глупости, или по ошибке.
— Не соскабливай с меня пятнышко, Костя. У нас никого по таким делам зря не сажают.— Лиза держалась с нагловатой самоуверенностью, положив ногу на ногу, приоткрывая в разрезе черной юбки атласное, обтянутое блестящим чулком колено, прищемив двумя пальцами погасшую папиросу.— До меня в колхозах всем пользовались, а я вот угодила под кампанию и загремела! Ну, чтоб других не марать, взяла вину на себя, а теперь каюсь — напрасно я тех людей пожалела.
В лице Лизы было одновременно что-то вызывающее и наивно-жалкое — и эти густо накрашенные, точно в хлопьях сажи, ресницы, и припухлые губы со следами съеденной помады, и выбившиеся из-под шапочки завитые волосы цвета соломы.
— Раздевайся и рассказывай,— попросил Константин.— А я погляжу, чего бы нам поесть...
На столе рядом с теплым еще самоваром Авдотья оставила под полотенцем два сваренных вкрутую яйца, жареную картошку на сковородке, полкрицки молока и краюху хлеба.
Разливая по стаканам густо заваренный, янтарно горевший на свету чай, Константин слушал Лизу и вспоминал, что в детском доме она вела себя вызывающе и своенравно. Но то, что никому не прощалось, ей как-то легко сходило с рук, и, пользуясь своей удачливостью, она без труда подчиняла себе и своих сверстниц, и тех, кто был намного старше ее. Мальчишки принимали ее как ровню, вместе с ними она скакала верхом на лошадях, бывала в ночном, вызывалась на любую тяжелую, рискованную работу, и все почему-то считали, что она совершит в жизни что-то большое и необычное. А когда после окончания средней школы Лиза устроилась секретаршей в райиспол-
ком, у детдомовцев было такое чувство, словно она обманула всех. Ничего не добился и Алексей Макарович, уговаривая ее держать экзамены в институт. Она сказала, что ей надоело жить под присмотром, и от нее отступились...
— Почему же ты не навестила Алексея Макаровича, когда вышла из заключения?
— Опять каяться в своих грехах? Опостылело, Костя. Каждый в этой жизни живет для себя и смотрит, что ему выгодно, что нет. С какой стати я буду вымаливать у старика кусок хлеба?
— Напрасно ты.,.— Константин заглянул в ее синие, недобро настороженные глаза.— Перед нашим стариком не грех и покаяться. Мало он для тебя сделал? Восемнадцать лет за руку вел и не заслужил доверия? А Дарья Семеновна? Чем она тебе не угодила? Ведь это она подобрала тебя в пеленках...
— И не подбирала бы! Никто ее не просил! — запальчиво крикнула Лиза, и в голосе ее задрожали слезы.— Лучше подохнуть, чем так жить... Если я оступилась, так меня втаптывать в грязь нужно, да? Встретила я твою разлюбезную Дарью на рынке, а она, вместо того чтобы спросить, каково мне приходится, с моралью в душу лезет: вам, дескать, все нипочем — ни тюрьма, ни сума, знай живи без ума!..
— Наверное, осерчала, обиделась, что ты не пришла к ней.
— А кто мои обиды подсчитывать будет? — грея о стакан озябшие руки, спросила Лиза.— Я что, обязана перед всяким наизнанку выворачиваться? Не хочу милостыню ни у кого просить, даже если я у всех как бельмо на глазу!.. Да что старуха — покипит да остынет, а вот придешь куда справляться насчет работы: глаза отводят, зайдите, мол, на следующей неделе. А это значит — лучше не приходите, видали мы таких!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132