Таавет ставит чемодан и вещмешок на скамью и садится сам — дать отдых ногам. Но через мгновение он снова поднимается и бредет, волоча ноги, по саду; он хочет видеть, что сделали с яблонями годы и люди в его отсутствие. От дороги, когда Таавет приехал, плодовый сад не был виден, его заслонял дом.
Растроганно ходит он по саду, останавливаясь у каждого дерева и куста, словно говоря: здравствуйте, я снова здесь. Он срывает с деревьев яблоки и пробует их, но зубы за последнее время стали плохи, удается раскусить лишь то, что помягче. Да, долго не бывал он тут и не вкушал плодов здешней земли. Это новая поросль яблонь, уже вторая в этом столетии на Айасте; он сам с Эдгаром сажал и прививал деревья. А теперь и эти деревья старые, старые яблони в старом саду, часть ограды сожжена в топке парового котла, другая часть повалилась и пошла на дрова для плиты и печи, на обогрев дома. А вот там, у ограды, возле хлева, рядом с кучей соломы, оставленной комбайном, стоит старый паровой котел, колеса его ушли в землю, косо висит дверца топки — как когда-то давно была оставлена после молотьбы. Котел напоминает чем- то загнанную, измученную лошадь, впряженную в воз бревен, которая бессильно, покорно и беззвучно повалилась на колени на скользкой дороге, бока ее вздрагивают, нижняя губа свесилась и хомут спирает дыхание. От снега и дождей он проржавел, многие части, особенно краны и трубы, сняты с него, кое- какие детали даже отбиты ломом, расколоты и свинчены, и он стоит на солнце понурясь, как странное дряхлое чудище — скопище старого железа, ненужный хлам.
Машина эта честно оттрубила свой век, отдала все свои силы молотьбе. Большинство из тех мужчин и женщин, которых она в самом начале звала на работу бодрым свистком, давно уже в могиле, на родине или на чужбине, да и деревня Тухакопли, где когда-то жило много народу, теперь опустела,— здесь беспощадно поработала молотилка времени. Давно канули в вечность машинное товарищество и мужики, которые купили в Тарту на торговом дворе Виркхауза паровой котел и везли его по городу, с длинными кнутами в руках; когда они взошли на Рижскую гору, гурьба посадских издевалась над домоткаными армяками и пыльными сапожищами мужланов. И те же самые крестьяне, радуясь тому, что их тяжкая работа станет гораздо легче, кормили лошадей в корчме в Валге и обмывали удачу, а потом бережно везли котел дальше, путь был дальний, нельзя было терять время; они заночевали в корчме в Кинтели и снова обмывали котел, а на другой день утром с триумфом въезжали в родную деревню и тотчас принялись искать стоящего машиниста. Все эти люди нынче забыты, никто не помнит их имен, и котел, на который они возлагали так много надежд, тоже потерял значение и никого уже не удивляет. Да и что говорить о котле, если теперь даже атомная бомба никого не удивляет, хотя в ее устройстве большинство людей совсем не разбирается. Вполне ли разбирались в работе паровой машины те ушедшие люди — неизвестно, но для них молотьба силой пара была великим новшеством, что и говорить.
Хозяин грызет яблоко и обходит котел. Не таков ли и он сам, пожилой и ненужный, как этот котел, чья марка никому не известна. Во второй половине своей жизни Таавет угодил в такой переплет, что, когда он выкарабкивается из него, голова
идет кругом и дрожат руки-ноги, будто угорел в бане. Он до того упарился, что теперь, когда уже дома, чувствует скорее необычную отчужденность, чем чистую, перекипевшую в нем радость встречи. Его чувства бередит невероятная боязнь: в самом ли деле это его дом, старое, милое сердцу гнездо, или всего только мираж, красочный замок его воображения, о возвращении в который он так долго мечтал. Таавет как-то не решается поверить, что он уже в Айасте, где рядом с дорогим, узнанным и действительностью народилось нечто непонятное, напряженное и отчужденное. По крайней мере поначалу он здесь чужой; это сделали годы, проведенные вдалеке, и от них сразу не избавишься.
Когда он смотрит на свой старый, запущенный плодовый сад и виднеющуюся за ним вдалеке синеватую стену леса, ему является утешительная мысль, что эти живые приметы живут дольше человека и хранят в памяти больше, чем в состоянии запомнить человек. На душе у него теплеет, хотя он не может сказать себе, что же в этом приятного, если деревья и лес все стоят на своем месте, порождая представление, что в мире ничего не изменилось. Он состарился вместе с деревьями, с самого детства они были частью его картины мира и поэтому, в его глазах, должны жить вечно. Это приносит душевный покой и смягчает чувство оторванности от жизни, порой бередящее человека на старости лет.
Когда-то целью его жизни было улучшить, сделать плодороднее бугристые, извилистые поля, что со всех сторон окружают хутор Айасте; прожить так, чтобы труд и усердие давали смысл дням и сон ночам. Теперь же он не встает и сам не поднимает работников в три часа на сенокос. И нет у него больше ни обязанностей, ни цели — приходится жить лишь ради самой жизни. Он не привык жить на Айасте без забот и хлопот, в том и состоит его отчуждение, он чувствует себя здесь как бы гостем.
Сейчас он просто устал, вернувшийся домой издалека, старый человек. Он берет на углу поля охапку колкой ячменной соломы, несет ее к заднему колесу котла, ложится на солнышке и собирается прикорнуть, пока не придет с работы или с пастбища Мийли и не впустит его в дом. Но это еще успеется, дом от него никуда не денется, нет уж, хватит.
Издалека может показаться, что возле котла дремлет в обеденное время уставший машинист Эльмар Лузиксепп, чьи лучшие осенние деньки прошли в странствованиях с котлом от хутора к хутору и который теперь плетет в своем старом доме картофельные корзины для колхоза, когда мало-мальски
позволяет здоровье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54