А какие
страсти волновали меня в семнадцать лет? - Любовь: женщина, которую я
любил когда-то. Тонкие ухоженные руки, длинные гибкие пальцы, черные, как
ночное море, волосы, чувственные губы...
- Ты хочешь слишком много, дружочек. Не забывай, что я замужем... Я
неправильно поняла тебя?.. О-ля-ля, что за милая лирика! Это из какого
фильма? И что же делает герой затем?.. Ты что, спятил?! А ну отпрянь! Тоже
мне, Ален Делон нашелся. А вот дуться не надо - надо соображать: сейчас
вернется тетя Даша...
Что-то не похоже на любовь. Какая-то интрижка, скорее всего со
скучающей квартиранткой-дачницей, из тех, кто летом снимал у тети Даши
крытую веранду.
...Длинноногая девчонка, задорно смеясь, бежит по мокрому береговому
песку. Босые загорелые до черноты ноги словно парят над белой пеной
морского прибоя. Запрокинутая назад голова, развевающаяся по ветру
густоволосая грива.
- Догоняй, слабосильный!
Это из детства. Это я должен помнить. Но я помню только задорный
смех, худенькую гибкую спину, крепкие босые ноги и волосы, развевающиеся
по ветру, словно пиратский флаг, наподобие того, что мы с Юркой Томчуком
сшили из старой дядипетиной форменки. Этот флаг мы поднимали на корме
ялика, когда уходили на нем за Песчаную косу. Юрка был Флинтом, я -
одноглазым Билли Бонсом до тех пор, пока черногривая девчонка не выдала
нашей тайны дяде Пете, который не замедлил надрать мне уши...
Не то. Явно не то!
...Светловыкрашенная парная гичка стремительно несется по заливу.
Ощущение скорости, единение своего тела с несущейся по воде лодкой,
упругой силы мышц, свежего плещущего в лицо ветра рождает веселый задор.
"Берег, принимай обломки кораблей, разбитых в прах! Не забудут нас потомки
- подвиги морских бродяг!" - горланим мы с Юркой, дружно налегая на весла.
За моей спиной на носу гички сидит длинноногая, модно подстриженная девица
в морском бушлате, любезно одолженном ей дежурным по лодочной станции и
тотчас же наброшенном на мокрый купальник. Девица полна чувства
собственного превосходства - гичку нам дали только благодаря ей - и
снисходит к нам лишь тем, что то и дело подает команды, щеголяя при этом
матросскими словечками:
- Налегай, салажата! Самый полный! Курс на зюйд. Так держать!
Это уже не детство, но еще и не взрослость - для девицы в бушлате, на
которую заглядываются крутоплечие парни из яхт-клуба, мы с Юркой не более
как салажата - мелюзга. Впрочем, меня девица отмечает особо: время от
времени, как бы невзначай, толкает в спину мокрым коленом. То ли задирает,
то ли заигрывает - я еще не понял. Но даже если заигрывает, то это только
так - от нечего делать. Где уж мне, восьмикласснику, тягаться с
молодцеватыми яхтсменами! И все-таки я хочу заглянуть ей в лицо, узнать
ее. Но я сижу к ней спиной и изо всех сил работаю веслами - мокрая коленка
предупреждает: не смей оглядываться, пожалеешь...
Скоро полночь, а я все еще насилую свой мозг. Чертовски болит голова,
но это не останавливает меня. Я должен вспомнить или рехнуться - другого
выхода нет. Что-то подсказывает, что я на верном пути, надо сделать лишь
очередное усилие, и стена забвения пошатнется, а затем рухнет... Мешает
свет настольной лампы: режет, щиплет глаза. Надо выключить лампу, что
стоит на тумбочке, перебороть страх перед темнотой - обычно лампа горит
всю ночь... Почему я боюсь темноты? Не в ней ли осталась моя утраченная
память? Значит, в моем прошлом есть нечто такое, о чем я, нынешний, не
хочу вспоминать, против чего восстает мое подсознание? И все-таки я не
отступлю... Ну вот погашен свет, опущена штора. Темно, хоть глаз выколи.
Меня берет оторопь, но я креплюсь, стараюсь не думать о темноте - только о
той женщине. Ну, покажись хотя бы раз - я узнаю тебя, черноволосая...
- Зачем я тебе? У тебя есть Лилечка - милая девочка, с которой ты
смотришь на звезды, - насмешливо звучит манерно растянутый голос.
- Я хочу видеть не звезды - тебя.
- А как же Лилечка?
- Это больничный флирт, не больше. Хочу видеть тебя.
- Только меня?
- Только.
- Что ж, смотри!
Черное покрывало волос падает на опущенные плечи, дерзко вздыбленную
грудь, втянутый живот...
- Насмотрелся? Так вот, будет тебе донкихотствовать, Мишенька, не в
такое время живем. Смотри на вещи реально, иначе проглядишь себя -
настоящего. Ты всегда выдумывал: себя выдумывал, свою любовь ко мне. А
выдумкой жить нельзя. Доказательства? Ты уже забыл меня. Разве не так? И
себя, выдуманного, забыл. А какой ты настоящий, знаю только я. Но я не
скажу тебе, сам разберись...
Это она - нет сомнений - женщина, которую я любил. Вот только лица не
могу разглядеть - все вижу, а лицо она прячет за покрывалом волос. И голос
незнакомый: равнодушный, глухой, не ее это голос. Но главное в другом: по
существу я еще ничего не знаю, ничего не вспомнил об этой женщине. А она
уже отступает, уходит в темноту...
Боль в виске становится невыносимой. Нет сил даже крикнуть, позвать
дежурную медсестру. Надо зажечь свет, встать, выйти в коридор. Но я не
могу дотянуться до выключателя: темнота стала весомой, тяжелой, она
придавила меня, сковала руки, как тогда - в том проклятом тоннеле."

...По узкому, как простенок, коридору неуверенно, наощупь пробирались
люди. Натыкаясь в темноте на мальчика, они извинялись или ругали его за
то, что он стоит в проходе, путается под ногами. Он бормотал что-то в свое
оправдание, втайне надеясь, что кто-нибудь поймет, как страшно и плохо ему
сейчас:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46