Подмоги ждать было неоткуда. И я, и де Батц, и командиры шотландцев и швейцарцев понимал это, как понимали и другое: сдача в этот момент равносильна самой мучительной смерти, какую только каждый из нас мог себе представить. Единственным «козырем» в нашей ситуации была королевская семья, удерживаемая в Лувре в качестве заложников. Но это был, увы, ложный козырь. Полагаю, де Гиз дорого бы дал за то, чтобы мы расправились с домом Валуа, дабы затем, крича о поругании французской короны, расправиться с нами. То есть, конечно, не со мной лично, а с Генрихом Бурбоном, кузеном Валуа в двадцать третьей степени родства и их ближайшим родственником по мужской линии.
Опасность, нависшая над обитателями королевского двор-па была более чем реальна, и Ее Величество королева-мать, коварнейшая Екатерина Медичи, не могла не понимать этого. И раз сейчас она желала срочно увидеться со своим новоиспеченным зятем, значит, у нее было что сказать. Вероятнее всего, именно на эту тему.
Я кинул взгляд на лейтенанта, деловито распоряжающегося разгоряченными битвой ветеранами:
– Мано! Принимай командование на себя! Я скоро буду. В принципе, данное приказание было излишним. Испокон веку реальное командование в таких именных частях принадлежало именно лейтенантам. Капитаны же, блиставшие более при дворе, чем на полях сражений, становились во главе своих эскадронов и рот лишь во время королевских парадов, чтобы лишний раз вызвать зависть окружающих красотой породистой лошади и богатством миланских доспехов, изготовленных в парижских мастерских родственника королевы маршала Пьетро Строцци. Впрочем, судя по всему, Генрих Бурбон был не таков. И все же…
– Слушаюсь, мой капитан! – выпалил де Батц, прерывая на долю секунды проверку оружия своих бравых гасконцев.
– Веди! – скомандовал я дожидавшемуся камер-пажу, и тот, поклонившись с преувеличенным почтением, дал мне знак следовать за ним.
Екатерина Медичи ждала меня в своих покоях, облаченная, как обычно, в традиционный траур по убиенному супругу, который не снимала уже много лет, невзирая на то что все возможные сроки уже давным-давно истекли. Впрочем, роб из черной шелковой саржи с золотыми позументами и разрезными рукавами на пуговицах из плетеного золотого шнура был ей весьма к лицу, если бы к этому лицу могло идти хоть что-нибудь. Во всяком случае, известный турский кутюрье Жан Делоне сделал для этого все, что было в человеческих силах. Однако, ничего не попишешь, лицо Екатерины уже давно не обладало ни красотой, ни выразительностью, а уж фигура, быть может и имевшаяся много лет назад, после десяти родов не могла быть исправлена никаким платьем. Но вот глаза… О таких говорят – «видят насквозь».
Проведшая большую часть жизни в чужой стране, среди чужих людей, лишенная любви собственного мужа, не принятая королевским двором – она задолго до основателя дзюдо, доктора Дзигаро Кано, выработала для себя принцип «поддаться, чтобы победить». Она знала всех и вся, она помнила все обо всех, она стравливала интересы сильнейших своих противников, становилась на сторону то одного, то другого. Она становилась на сторону слабого против сильного, покуда сильный не слабел, и тут же подставляла ему руки, не давая окончательно рухнуть. Она знала все человеческие слабости и играла на каждой из них в отдельности и всех вместе, как опытный дирижер вышколенным оркестром.
Набранный ею штат придворных дам, в считанные секунды поразивший моего впечатлительного напарника, способен был вскружить голову любому, видевшему объект страсти в лицах противоположного пола. Сколько тайн было раскрыто под сенью альковов красавиц «летучего эскадрона», сколько возможных заговоров завершилось на полпути среди их смятых простыней, сколько противников королевы-матери сгорали от желания пронзить друг друга, оспаривая место в объятиях божественно прекрасных мадам де Сов, де Керневуа, де Вилькье и многих им подобных! Обо всем этом говорили темные итальянские глаза Екатерины Медичи, никем не любимой, но всеми почитаемой безраздельной хозяйкой королевства. «Паучихи», как шептались они при дворе.
– Входите, мой дорогой Генрих! – слегка коверкая слова на итальянский манер, промолвила Екатерина, улыбаясь радушно и протягивая для поцелуя унизанную переливающимися перстнями пухлую ладонь.
Ах, какая высокая честь сидеть в присутствии августейшей тещи! И это не одному из Валуа, а простому, незатейливому Бурбону!
– Мне передали, там, внизу, вы только что одержали славную победу.
– Ах, Ваше Величество, – с печалью в голосе вздохнул я, – победа над шайкой разбойников, как бы ни велика была эта шайка, безусловно, приносит пользу. Но не дает славы. К тому же враг отступил, но вовсе не разбит.
– Это верно, – грустно покачала головой лицемерная итальянка так, точно разгром толпы гизаров, именующих себя Священной Лигой, был ее заветным желанием на протяжении последних лет. – Силы не равны.
– Увы, это так, – вынужденно согласился я. – Но последний из защитников Лувра падет прежде, чем вся эта шайка мародеров сможет войти во дворец.
– Я не сомневаюсь в вашей отваге, дорогой зять, как не сомневалась в отваге вашего отца.
Королева смерила меня многообещающим взглядом. Мой «батюшка» Антуан Бурбон имел неосторожность поверить ее посулам и опомнился слишком поздно, как раз незадолго перед безвременной кончиной.
– Поверьте, я всецело на вашей стороне. Ведь, устроив эту дикую, эту нелепую бойню, парижане тем самым нарушили королевские гарантии, выданные вам перед свадьбой. Негодяй Гиз превратил мое семейное торжество в позорную западню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25