Жозефина именовала меня лишь таким вот образом, иногда, впрочем, называя «мсье», но никогда не употребляя ни королевского титула, ни обычного в таких случаях «сир». Быть может, сказывалась «военная привычка», а возможно, что таким образом она пыталась сгладить разделяющую нас сословную дистанцию.
«Рубенсовская красавица», – всплыло у меня в мозгу. Я невольно нахмурил брови. Я точно помнил, что вот такая вот статная румяная женщина с вполне ощутимыми прелестями именуется «рубенсовской красавицей», но, разрази меня гром, не мог вспомнить, кто же такой этот Рубенс! Вообще, память моя выдавала порою фортели абсолютно необъяснимые. Не так давно вечером, размышляя в который раз об убийстве несчастного короля Карла, я вознамерился вызвать перед внутренним взором вид Лувра со стороны его парадного фасада. И память услужливо подкинула мне требуемую картинку… Я был абсолютно уверен, что дворец, возникший в моем воображении, – Лувр, но, Сакр Дье, это был совершенно другой Лувр! А главное, на площади перед ним красовалась огромная пирамида из стекла, что было уж совсем ни на что не похоже.
Одному Богу было известно, что вытворяло мое сознание. На днях, кроме ставшего уже привычным дю Лиса, в мозгах вдруг прорезался еще чей-то голос, сообщивший, что Вагант Вагант – общее название студентов в Средние века

вызывает Джокера-1 и что к нему ни в коем случае нельзя сейчас соваться, поскольку, во-первых, за его домом следят, а во-вторых, там сейчас полным-полно лишних глаз и ушей. Господь мне защита! Квартал Сорбонны был переполнен вагантами, но ни к одному из них я не намеревался наносить визитов…
И вот сейчас эта самая красавица невесть откуда взявшегося Рубенса!
– Капитан! – складывая в улыбке чуть пухловатые губы, начала милашка Жози. – Прошу простить, что прервала вашу беседу, но там пришел один мой добрый приятель. Он готов помочь Мано отыскать пропажу.
– Что еще за приятель? – В тоне лейтенанта послышалось что-то весьма похожее на ревность.
Лицо хозяйки приняло деланно сердитое выражение:
– Тебе что за дело? Сказано – приятель, значит, приятель! Никшни! Нешто ты мне муж? Да у меня, может, пол-Парижа приятелей! Тебе б радоваться, что я вообще вам помогать решила! Раззява! – Она стояла, уперев руки в боки, готовая обрушить на Мано припасенный на всякий случай град попреков, явное свидетельство тому, что подобные грубые знаки внимания ей весьма приятны.
– Полно, – прервал я двух «голубков», усиленно прикидывающихся ястребами. – Так что там за приятель, Жозефина?
– Капитан, поверьте мне – женщине, немало повидавшей в своей жизни. – Она погладила свою крупную грудь. – Если вам надобно будет отыскать иголку в стогу сена или сухой камень на дне реки, то лучшего мастера, чем благочестивый брат Адриэн, в Париже вам не сыскать! Если вы вдруг пожелаете обратить шайку пьяных ландскнехтов в веру нечестивого Магомеда, то и здесь вам не найти никого, кто мог бы это сделать вернее, чем он. Ну а ежели у вас есть монеты, с которыми вам не терпится расстаться, то вам следует лишь скоротать с ним вечерок, и все равно, будете ли вы играть в карты или в кости, слушать проповедь или состязаться, кто кого перепьет.
Мы с Мано переглянулись.
– Так что же ты заставляешь ждать столь достойного человека? – Де Батц удовлетворенно провел пальцами по стрелке своих усов. – Немедленно зови его сюда. Да будь добра, принеси из своего погребка вино, вроде того, каким ты потчевала меня в день нашего знакомства. Не беседовать же с благочестивым братом на сухую глотку? Это же просто непристойно!
– Вот это истинная правда! – Жозефина расплылась в улыбке и, заманчиво покачивая бедрами, поспешила отправиться выполнять заказ.
Из-за полуоткрытой двери до нас доносились слова залихватской песни, выпеваемой внизу чьим-то хорошо поставленным голосом:

Дурак вилан пропьет свою рубаху,
Ему рога пройти мешают в дверь.
Когда женился, право, дал он маху –
Со школяром жена его теперь.

Ну а школяр – он набожный и кроткий,
За что и наградил его Иисус –
Ему верны парижские красотки,
И мне, ей-богу, нравится их вкус!

На какой-то миг песня смолкла. Вероятно, спустившаяся вниз по лестнице в зал Жози передала певцу наше приглашение, поскольку следующий куплет уже подхватил иной голос:

Ломбардец-жмот набьет сундук монетой,
Ему душа и тело – все товар.
Без покаянья сдохнет он за это –
Ни ливра не вернет ему школяр!

Ну а школяр – не вор и не мошенник,
Его избрал Господь для дел благих…
Ему нальют в таверне и без денег,
Да и накормят. Боже, помоги.

Сопровождаемый этим радостным возгласом, в нашу каморку вошел невысокий, еще довольно молодой человек в черном одеянии бенедиктинца, с низко опущенным капюшоном на голове и длинными янтарными четками, в молитвенно сложенных руках.
– Мир вам, дети мои, – благочестиво поводя отменно хитрыми темными глазами, торжественно изрек служитель Всевышнего тем самым голосом, который пару минут назад поминал недобрым словом злополучную судьбу выпивохи-виллана. – Мадам Жозефина, – продолжил он, проверив, хорошо ли закрыта дверь, – оповестила меня о том горестном событии, которое послужило причиною многих печалей для вас, – он кивнул на де Батца, – дети мои.
– Святой отец. – Мано подвинул бенедиктинцу тяжелый, грубо сколоченный табурет на трех лапах-ножках. – Прошу вас, присаживайтесь. Жозефина рекомендовала вас как весьма почтенного человека, умеющего хранить чужие тайны. Надеюсь, это так?
– О да! Я храню их даже от тех, кому они принадлежат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25