Честно говоря, я не могу
сообразить, почему она все время расширяется...
- Погоди, - говорит ему Хансен. - Я сейчас все объясню.

На самом деле было так.
В походном доме рядом с химическим заводом жил многосемейный
коллежский секретарь Нурланн. Обстоятельства его: три комнатки, кухня,
прихожая, стертая жена, пятеро зеленоватых детей, крепкая старая теща,
переселившаяся из деревни. Химический завод воняет. Днем и ночью над ним
стоят столбы разноцветного дыма. От ядовитого смрада вокруг умирают
деревья, желтеет трава, дико и странно мутируют комнатные мухи. Коллежский
секретарь ведет многолетнюю упорную кампанию по укрощению завода: гневные
требования в адрес администрации, слезные жалобы во все инстанции,
разгромные фельетоны в газетах, жалкие попытки организовать пикеты у
проходной. Завод стоит, как бастион. На площади перед заводом замертво
падают отравленные постовые. Дохнут домашние животные. Целые семьи
покидают квартиры и уходят бродяжничать. В газетах появляется некролог по
случаю преждевременной кончины директора завода. У нашего коллежского
секретаря умирает жена, дети по очереди заболевают бронхиальной астмой.
Однажды вечером, спустившись зачем-то в подвал, он обнаруживает там
сохранившийся со времен Сопротивления миномет и два ящика мин. Той же
ночью он перетаскивает все это на чердак. Завод лежит перед ним как на
ладони. В свете прожекторных ламп снуют рабочие, бегают вагонетки, плывут
желтые и зеленые клубы ядовитых паров. "Я тебя убью!" - шепчет коллежский
секретарь и открывает огонь. В этот день он не идет на службу. На
следующий день - тоже. Он не спит и не ест, он сидит на корточках перед
слуховым окном и стреляет. Время от времени он делает перерывы, чтобы
охладился ствол миномета. Он оглох от выстрелов и ослеп от порохового
дыма. Иногда ему кажется, что химический смрад ослабел, и тогда он
улыбается, облизывает губы и шепчет: "Я убью тебя..." Потом он падает без
сил и засыпает, а проснувшись, видит, что мины кончаются - осталось три
штуки. Он высовывается в окно. Обширный двор завода усеян воронками.
Выбитые окна зияют. На боках гигантских газгольдеров темнеют вмятины. Двор
перерыт сложной системой траншей. По траншеям короткими перебежками
двигаются рабочие. Быстрее прежнего снуют вагонетки, а когда ветер относит
клубы ядовитых паров, на кирпичной стене открывается свежая белая надпись:
"Внимание! При обстреле эта сторона особенно опасна!" В полном отчаянии
коллежский секретарь выпускает последние три мины, и вот тут-то все и
началось.
- Что именно? - спрашивает Нурланн.
- Лопнуло, - поясняет Хансен. - Лопнуло у них терпение. Сколько
можно?
Он пьян, и Нурланн говорит снисходительно:
- Очень элегантная гипотеза. Только там, где на самом деле лопнуло,
не было никакого химического завода, а была там наша муниципальная
площадь, экологически вполне чистая.
- Да, муниципальная площадь, - соглашается Хансен. - Но плохо вы
знаете историю родного города. На этой самой площади: тринадцатый век -
восстание "серых", за день отрубили восемь сотен голов, в том числе сорок
четыре детских, кровь забила водостоки и разлилась по всему городу;
пятнадцатый век - инквизиция, разом сожгли полтораста семей еретиков, в
том числе триста двенадцать детей, небо было черное, неделю падал на город
жирный пепел; двадцатый век - оккупация, расстрел тысячи заложников, в том
числе двадцать семь детей, трупы лежали на брусчатке одиннадцать дней...
Двадцатый век! А бунт сытых в шестьдесят восьмом? Две тысячи сопляков и
соплячек под брандспойтами, давление пятьдесят атмосфер, сто двадцать
четыре изувеченных, двенадцать гробов... Сколько псе можно такое
выдерживать? Вот и лопнуло.
- Да что лопнуло-то? - с раздражением спрашивает Брун. - Опять ты
надрался...
- Брун, - укоризненно-весело произносит Нурланн, - ты не способен
этого понять. Классическая коллизия: поэт и санинспектор.
- Это все дожди, - заявляет Хансен. - Мы дышим водой. Шесть месяцев
этот город дышит водой. Но мы не рабы, мы либо умрем, либо уйдем отсюда. А
дождь все будет падать на пустой город, размывать мостовые, сочиться
сквозь крыши, он смоет все, растворит город в первобытной земле, но не
остановится, а будет падать и падать, и когда земля напитается, тогда
взойдет новый посев, каких раньше не бывало, и не будет плевел среди
сплошных злаков. Но не будет и нас, чтобы насладиться новой вселенной...
- О боже! - восклицает Брун. - О чем ты говоришь?
- Я говорю о будущем, - с достоинством пьяного отвечает Хансен.
- О будущем... - Брун кривит губы. - Какой смысл говорить о будущем?
О будущем не говорят, его делают! Вот рюмка коньяка. Она полная. Я сделаю
ее пустой. Вот так. Один умный человек сказал, что будущее нельзя
предвидеть, но можно изобрести. У нас нет времени рассуждать. Надо
успевать поворачиваться. Если тебя интересует будущее, изобретай его
быстро, на ходу, в соответствии со своими рефлексами и эмоциями. Будущее -
это просто тщательно обезвреженное настоящее.
- Точка зрения санитарного инспектора, - бросает Нурланн. И тут по
неподвижному лицу Хансена полились слезы.
- Они очень молоды, - произносит он чистым ясным голосом ни с того ни
с сего. - У ник впереди все, а у меня впереди - только они. Кто спорит,
человек овладеет вселенной, но только это будет совсем другой человек... И
конечно, человек справится с самим собой, но только сначала он изменит
себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18