- Я стараюсь ее подкармливать, езжу за продуктами... Ведь
это поправимо, верно? Ну а насчет зависти... Каждому хочется чего-то такого, чего
у него нет. Даже Пугачевой. Даже Мадонне, наверное. Почему вы ее назвали? Я
мало ее слышала, но мне не нравится, как она поет.

Похоже, я недооценил свою попутчицу. Черт знает, почему
я назвал именно Мадонну! Я-то ее и вовсе никогда не слышал. Видел только
в лондонском книжном магазинчике фотоальбом с изображениями ее симпатичного полуобнаженного тельца,
обтянутого детскими рейтузиками. Беби с титьками - так, кажется, называется в
переводе на полурусский этот новомодный невинный имидж.

- Вы были за границей, - задумчиво произнесла попутчица, когда
я во всем признался. Если бы в салоне горел свет, она увидела бы, как запылало мое
лицо. - Мне тоже хочется. Когда-нибудь, наверное, побываю. Это все равно что
кожаная куртка...
- Кожаная куртка?
- удивленно пробормотал я. - При чем здесь кожаная куртка?

- Да просто. Сейчас все их носят, как и за
границу все почти ездят. Просто с ума сошли на этих куртках. Зависть портит
характер, вы правы, нам просто нужно щадить друг друга. А еще полезно иногда ставить
себя на место того, кому завидуешь. Представьте, вам сейчас предложат важный пост
с большим окладом, персональной машиной и госдачей. Разве откажетесь? Разве
не забудете на время о тех, кто всего этого лишен? Обо мне, например, да
и о себе самом, какой вы сейчас... Вам будет казаться, что вы имеете на это
исключительное право, что вы это заслужили какими-то личными качествами: знаниями, там,
умом, прилежанием, не знаю чем еще. Но ведь так про себя думает каждый!

- Вы меня так уговариваете, словно жалеете...

- Конечно. Я и себя иногда жалею. Есть люди
богатые, есть ловкие, есть просто удачливые, только это не повод, чтобы все
остальные лишали себя сна, верно?
-
Вы где учились? - спросил я, окончательно растерявшись.

- О, у меня много профессий, - улыбнулась она.
- Сначала училась на сварщицу. Строила дома, бегала по высотным перекрытиям... Потом
устала от этого, начала серьезно учиться шить. С детства люблю чертить и
рисовать. А когда увидела, что и тут мне все удается, принялась читать
книги...
В этой жизни, оказывается, было
возможно все. Можно было выучиться где-нибудь в Оксфорде или Кембридже на
сварщицу, а потом, заскучав в незатейливой университетской дыре, вернуться к
себе в Чухлому... Мне вспомнилась пышноволосая Алиса в Оксфорде. Она так
тосковала по оставленным в Москве маме, бабушке и дедушке! Ей редко удавалось видетьс
с ними. На зимние каникулы она собиралась в Швейцарию, покататься на лыжах,
- это было и ближе и дешевле, чем ехать в Москву. Да и как-то естественнее, если
глядеть оттуда. Но я чувствовал, как ей туда не хочется, как уже надоела ей
вся эта однообразная европейская жизнь - вдали от Москвы, от центра. Западна
Европа вместе с Британией вдруг предстали передо мной не слишком большой
провинцией, где люди просто помирают со скуки. И еще раз такое же чувство
заброшенности возникло в разговоре с Аликом Борисевичем. Он держался с
достоинством, напускал даже на себя важность, но это была поза отставленного от
дел генерала или министра, какого-нибудь Меньшикова в Березове, и весь
европейский антураж Алика представился мне в ту минуту не значительнее меньшиковского тулупа.
Это было не мое, их чувство, всего лишь передававшееся мне... Сейчас, вспомнив
тогдашние ощущения, я с тихим смехом объяснял новую точку зрения на Европу
своей попутчице. Париж и Лондон, не говоря уже о каком-нибудь Копенгагене, -
скучные провинциальные городишки. Истинная столица в Чухломе. Или, может быть,
в Солигаличе, куда я еду?..

В
Солигаличе еще лежал снег. Во дворе громоздился покрытый хрупкой корочкой
наста сугроб. К двери в ботинках можно было подобраться лишь вдоль самой
стены под выступом крыши, где весенняя капель пробила в снегу ледяную дорожку.

Я помнил этот дом стоящим почти прямо, с каждым
годом он все больше клонился. Внутри были сени, темный чулан, две небольших комнаты
и кухня. Комнаты и кухня разделялись тонкими дощатыми перегородками, в
дверных проемах вместо дверей висели засаленные шторки. Из коммунальных удобств
имелись лишь электричество да радиоточка (розетка для репродуктора). Самый
грязный угол на кухне занимал рукомойник с большим ржавым тазом под ним.

Впрочем, о грязи можно было бы и не упоминать. Когда-то,
при жизни тетки, дом содержался в относительном порядке. Время от времени тетка
сама белила потолок и печку, оклеивала стены, красила пол. Комнаты были
заставлены кушетками, комодами и тумбочками с разнообразными кружевными накидками, полы
покрыты разноцветными самодельными ковриками из лоскутков и покупными льняными
дорожками. Даже вечно сырой угол с умывальником не слишком портил впечатление от
жарко натопленной светлой кухни.
Теперь все
было иным. Бумага на потолке и стенах покрылась пятнами плесени и кое-где отстала,
из прорех торчали клочья пакли. В пазах под обоями шныряли мыши. Свет едва
проникал через мутные оконца с двойными рамами. Из прежней обстановки остались
грубо сколоченный из нестроганых досок стол, два колченогих стула, железная кровать
с тощим ватным матрацем да пропахший постным маслом и мышами, до трухи
съеденный древесным червем шкаф на кухне - остальную мебель тетка перед
смертью либо раздарила, либо продала за гроши. Гнетущее впечатление усиливал
до костей пронизывающий холод, застоявшийся в этих стенах с зимы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62