Тихоня Ларраури, один из самых невежественных юнцов, притащил некое месиво из глины, еще сырой, налепленной кое-как на деревянную доску: по его заверениям, изделие представляло собой макет базилики Святой Бегоньи, хотя, скорее, оно напоминало сцену из какого-нибудь боевика - панораму после взрыва, скажем, кинотеатра. Для начала я отвесил молокососу пару оплеух за очевидное нерадение и еще одну добавил на закуску за вопиющее нахальство. Тихоня, всхлипывая и шмыгая носом, хныкал, что его кощунственное творение имеет столь жалкий вид оттого, что совершенно не просохло. И хотя его оправдания были вздорными, он вымолил у меня разрешение выставить эту кучу грязи на карниз за окно под слабые лучи зимнего солнышка. Чертов недоумок и чертова нелепая идея! Высунувшись в окошко, что ваш Джеймс Стюарт в «Окне во двор», я собирался поставить упомянутое уродство на тот самый карниз, когда острый витраж красного цвета, словно молния с небес, пал мне на руки, начисто отрезав обе кисти… Последнее, что помню, это мой собственный вопль при виде истекавших кровью обрубков, подхваченный пятью десятками дикарей: я потерял сознание…
Что произошло? Я получил объяснение гораздо позже, когда очнулся в отделении интенсивной терапии госпиталя Басурто. Бригада рабочих трудилась в башне капеллы, заменяя испорченные стекла в витражах модернистского толка. И какой-то идиот, зазевавшись, выпустил из лап увесистый треугольный фрагмент с гипотенузой в полтора метра, который рухнул вертикально вниз с высоты в двадцать пять метров, как Ким Новак в «Наваждении», превратившись в идеальную гильотину; в полете, слегка отклонившись к западу, он просвистел мимо означенного окна, откуда выпростались мои верхние конечности, державшие мерзкое глиняное тесто. Руки, стекло и базилика из грязи упали во внутренний двор двумя этажами ниже, где маленькие детишки смотрели выступление Пачеко Великого, акробата-энтузиаста, которого иногда нанимали из милосердия, и его собак-эквилибристок. Грянувши о цемент, стеклянная гильотина разлетелась вдребезги, не причинив почти никакого вреда: около дюжины детишек и брат Исайя, он же Полгостии, их воспитатель, получили только легкие порезы. Однако заляпанная грязью доска расплющила одного из псов, чего явно оказалось недостаточно, чтобы отпугнуть двух других, которые, ухватив громадными пастями по обрубку руки, гонимые хроническим голодом, пустились бежать со всех ног - нелепое подражание сцене со взбесившимися буйволами в «Покорении Запада» - в поисках тихого уголка, чтобы сожрать добычу.
Невзирая на это дополнительное несчастье, мне повезло, как тогда мне показалось, ибо в тот самый день в госпитале случайно объявился доктор Адольф Видерспрух, знаменитый немецкий хирург, прославившийся тем, что кардинально усовершенствовал технику пересадки органов после ампутации: он приехал навестить доктора Сахадо, своего друга и коллегу из Бильбао. Узнав о приключившейся со мной драме, прусский ученый предложил прооперировать меня. Так совпало, что этим же вечером в больницу привезли тело внезапно скончавшегося от инсульта Леандро Качон Картона, страхового агента фирмы «Северное сияние»; он был примерно моего возраста и с такой же группой крови, что у меня; совпадали и другие условия, которые делали пересадку возможной без излишнего риска, что произойдет отторжение. Вдова разрешила взять части тела у трупа с обескураживающей легкостью и со словами «по мне, так можете его всего разделать, если хотите». Позднее я понял причину подобной черствости.
Операция прошла успешно, и мой случай обсуждался во всех газетах и на телевидении. Сам доктор Видерспрух еще раз приехал из Гейдельберга, чтобы лично снять с меня бинты и засвидетельствовать чудесное исцеление. Я пережил настоящее эмоциональное потрясение, увидев чужие руки, которые теперь стали моими и двигались по велению моего мозга. Швы на запястьях, конечно, производили впечатление, но не столь ужасное, как я опасался: они нисколько не напоминали жуткие шрамы, какими щеголял Борис Карлофф в фильме «Франкенштейн». Ко всему прочему, врачи уверяли меня, будто со временем они превратятся в тоненькие незаметные рубцы. Руки невольного донора были, пожалуй, намного красивее моих собственных: породистые и сильные, с длинными ловкими перстами, в отличие от тех, какие мне были даны Господом при рождении - лапы мясника с короткими жирными пальцами. Если посмотреть с этой точки зрения, я только выиграл при обмене. Я возблагодарил Бога в молитвах, ибо неисповедимы пути Его.
После недолгого периода реабилитации и краткого отдыха в деревне у матери, которая с годами превратилась в персонаж из картины «Бесплодная земля», я вернулся к привычной столичной жизни и повседневным обязанностям.
Эпизод второй
Первая странность приключилась прямо на уроке. Я сидел, спрятавшись, как за барьером, за частой баллюстрадкой учительского стола, и благодаря этому никто, слава Богу, не обратил внимания на мое недостойное поведение. В классе находилась группа "Б" старшей ступени обучения, и я числился ее куратором. Ученики углубились в серьезный синтаксический анализ фрагмента из «Приключений, изобретений и мистификаций Сильвестра Парадокса» дона Пио Барохи.
Два года назад в коллегии ввели смешанное обучение для старшей ступени. Нынешний 1977 год был вторым с момента начала этого эксперимента, в аудитории, до сих пор не ведавшие ничего, кроме здоровой грубости мужского общения, вторгся буйный поток полнокровных девушек-подростков, вызвав понятный ажиотаж и волнение как среди учителей, так и учеников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69