- «На яких»?! Ты што, нада мною смеяцца задумау, хлопец? Дык гэта ты дарэмна, ой дарэмна! Бо я ж и так усе ведаю - а чаго не ведаю, пра тое дазнаюся, и вельми хутка. Ну! Кажы, дзе старога пахавали!
Юрась только плечами пожал:
- Аб чым вы, Иван Пятрович?
(Он до этой встречи видел «партейца» всего пару раз, а тот, верно, вообще не обращал внимания на «скрыпача». Или - обращал? Сейчас, глядя назад сквозь суматошную толпу лет, начинаешь подозревать, что Серебряк-то совсем не так прост, как казался. Каким хотел казаться.)
- Ах ты!.. - рыжеусый гневно поднимает руку, но мгновенно соображает, что применять силу «не имеет права». И потому, чтобы что-то все же с этой рукой, так опрометчиво занесенной, сделать, гвоздит кулаком по столу: - Ану харош ваньку-та валяць!
- У чым справа! - это уже мать. Как Юрась не заметил появления Серебряка, так и тот, в свою очередь, пропустил момент, когда хозяйка дома, услышав шум, заглянула в дом. - У чым справа, я спрашываю!
И - невероятно! - рыжеусый варвар-завоеватель тушуется, краснеет и закладывает руки за спину!
А мать, не давая ему опомниться и догадаться, что власть и сила, в общем-то, на его стороне, продолжает:
- У чым справа, Юрась? Што ты ужо натварыу?
При этом самым краешком губ улыбается сыну, чтобы тот понял: она знает и это только притворство, спектакль двух актеров для одного зрителя. Концерт для двух скрипок с одним рыжеусым болваном.
Он понимает.
И подхватывает, ведет свою партию:
- Ды ничога! Чэсна, мам.
- Кали ничога, чаму ж тады Иван Пятрович на цябе крычыць?
- Ня ведаю.
Она поворачивается к Серебряку:
- Иван Петрович? Дык вы памылилися?
Тот непонимающе моргает. Потом до него доходит:
- Не, грамадзянка Журская, не памылиуся. Гэта вы памылилися, кали адпусцили сына играць на пахаранах грамадзянина Амоса.
- Никуды я сваго сына не адпускала, нидзе ен не играу! - произнесено это тоном, не терпящим возражений. - Так што усе ж таки вы памылилися, Иван Пятрович. И ваабшчэ - у чым вы збираецесь абвиниць майго сына? Играць, накольки я ведаю, савецкая улада не забараняець!
- Справа у тым, шаноуная, што пахавання адбылося незаконным шляхом. Ды й ня вядома, дзе сама ляжыць зараз пакойный грамадзянин Амос-старшый.
- Дык запытайце у Стаяна Миронавича, - раздраженно пожала плечами мать. - Мы-та тут не пры чым. Ци у вас есць сведки, што мой сын прыймау у гэтам удзел? Кали есць - афармляйце усе па закону, вызывайце на допыт. А так, урывацца у хату… Нядобра гэта, таварыш Серабрак!
Тот поджимает губы и сокрушенно качает головой: он понял, что здесь уже ничего не обломится, что единственная возможность упущена, а другой не будет. Остается только с честью покинуть поле боя. Но…
- Добра, шаноуная. Выбачайце, што «варвауся у хату». Тольки знаеце, Настасья Мацвеяуна… дарэмна вы так. За пакрывацельства и пасобничаства у нас, «па закону», шмат чаго палагаецца.
- Пакрывацельства чаго? - насмешливо переспросила мать.
- Сами знаеце, «чаго»! А я, с иншай стараны, знаю, што пра вас людзи кажуць. Так што… дарэмна вы так, ой дарэмна.
- Што ж кажуць-та, Иван Пятрович? - очень тихо интересуется мама. Слишком тихо.
- Ды разнае. Што, начэбта, памаленьку варожыце…
- А вы верыце?
- Гэта пытання складнае. Дыму, вядома, без вагню не бывае.
- А не баицесь в таким выпадку, Иван Пятрович, што я, «памаленьку варожачы», цвишок вам у след забъю? Ци сурочу ненарокам?
Он покачал головой:
- Не баюся.
Хотел что-то добавить, но передумал. Кивнул на прощанье и ушел - только дверь хлопнула да утробно взрычал на дворе Рябый.
Тогда у Серебряка еще было обе ноги…
- А гэта хто такый?
Это - Игорь. Немного пришел в себя после странной встречи и теперь ннтересуется личностью «партейца».
- Один из тех, кто в свое время правил здесь балом. Теперь вот… - Журский кивнул на почти скрывшегося из вида старика. - Он разделил заблуждение всех диктаторов, больших и малых, уверив себя в том, что навечно останется молодым, здоровым и полным сил. Когда таким говорят, что время их будет судить, они ухмыляются в усы, мол, а как же, будет! Обязательно! Но уже без нас. Почему-то верят во «время», как в некую абстрактную силу. А оно чрезвычайно конкретно, и судит их самым страшным судом - делая бессильными, меняя местами с теми, кого они в свое время… скажем так, угнетали, хотя слово заезженное и мне не нравится. Иван Петрович Серебряк - из таких вот «подсудимых».
- Прыгожа гаворыш, - отозвался Остапович. - Вось тольки што сучасникам гэтих будучых «падсудзимых» рабиць? Дажыдацца, пакуль яны састарацца - и старэць разам з ими?
- А ты хочешь непременно революции, да? - вкрадчиво поинтересовался Юрий Николаевич. - Знакомо, очень знакомо. «Мы пойдем на баррикады»? «и как один умрем в борьбе»?.. Извечная и нерушимая позиция интеллигенции. И никто из них не задумывается, что сами виноваты во всем, с этими своими неизменными пренебрежением и презрением к политике. Доводят ситуацию до крайности, предпочитая отправляться в лагеря, впадать в диссиденство и идти на плаху - «так чище, так героичнее», - вместо того, чтобы не отстраняться от социума и не творить революцию, а не допустить самой ситуации, в которой таковая бы возникла как грозная неизбежность! А-а… да что там говорить? Играть в конспираторов легче. А на площадь выйти…
- Што ты маеш на увазе? - чуть оскорбленно спросил молодой человек.
- Песенка такая была:
И все так же, не проще, Век наш пробует нас:
Смеешь выйти на площадь, Сможешь выйти на площадь - В тот, назначенный час?!..
- Знаю я гэтую песеньку, - угрюмо сообщил Игорь. - Галича, да? Знаю. Тольки дарэмна ты так. Ты ж тожа - инцелигент.
- И я…
Ладно, хватит нам с тобой политразговоры вести, не маленькие уже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71