И никогда не пыталась, – она посмотрела на меня.
Я подумала о ее опасных ночных вылазках. Какая она все-таки смелая. И как мало я знаю ее.
Вечером, когда она принесла мне чай и оленину, я взяла ее ладонь, прижала к щеке:
– Ты так добра ко мне, Маэв.
– Ты похожа на мою мать, – ответила она и быстро отвернулась.
Она собиралась в этот вечер в трактир. Я наблюдала, как она сменила обычную рабочую одежду на сверкающую темнофиолетовую блузку с широкими рукавами, узкие брюки из голубой замши, зашнуровала высокие ботинки черной кожи, подвела глаза. Она была красива вызывающей, опасной красотой, совершенно отличной от той милой женственности, к которой меня приучали, – на поясе у нее висел острый изогнутый кинжал. Никто не обидит ее. Никто не осмелится.
Когда она ушла, я села на кровати, потом медленно встала и, тяжело опираясь на палку, которую Маэв сделала для меня, добралась до ее столика, села перед зеркалом.
Под глазами у меня теперь синели круги, кожа была болезненно бледна. Я взяла ее гребень и принялась расчесывать свои прямые коричневые волосы. Я слишком долго пролежала в постели. Пора было начинать жизнь заново.
Той ночью луна стала полной. Я готовилась ко сну и вдруг почувствовала ее притяжение, до меня явственно донеслись псалмы Стражей, неподвижно стоящих у запертых дверей часовни. Если бы Маэв осталась дома, мы могли бы поболтать или поиграть в карты. Она успела научить меня стольким играм за время моей болезни. Но ее не было, и я никак не могла остановить воспоминаний о прошедших днях.
Потом помню лишь, что вновь застелила кровать. А очнулась от холода обнаженной, лежащей на задворках дома Маэв.
Поскольку Маэв иногда не возвращалась до утра, я не знала, пришла она или еще нет. Я пробралась по темному дому в свою спальню, залезла в кровать и тут же провалилась в сон. Когда я проснулась, Маэв уже была дома и задумчиво раскладывала карты на подоконнике. Похоже, она не заметила, что я выходила ночью. Потом я узнала, что у нее были собственные причины не обратить внимания на мое отсутствие.
Следующая ночь оказалась повторением предыдущей. Рано утром я проснулась с окровавленными руками, от моего тела исходил смрадный запах какого-то животного. Свежий шрам, оставшийся на том месте, где три месяца назад волк прокусил мне руку, кровоточил. Я встала на ноги и тут же упала назад – так закружилась голова. Я согнулась и извергла из себя куски сырого мяса прямо на тщательно вымытые Маэв камни.
Я не могла идти в постель в таком виде. По крайней мере, нужно умыться. Маэв обязательно проснется и начнет расспрашивать меня. Я решила, что лучше сказать ей всю правду, лучше попросить помощи у этой мудрой и сильной женщины. В конце концов, к тому времени она стала моей ближайшей подругой – единственной в этой непонятной стране. Даже сейчас, после всего, что произошло, я по-прежнему считаю ее таковой. Я глубоко вздохнула и вошла внутрь. Зажгла свечу и обнаружила, что Маэв нет дома.
Когда забрезжило утро, я задумалась об опасностях этих моих ночных блужданий для ребенка, растущего во мне. Теперь я уже не была той дурочкой, которая вместе с Варом вступила впервые на эту проклятую землю. Но до того утра я старалась закрывать глаза на правду – теперь нужно было ее признать. Перебирая одно за другим, я отвергла все разумные объяснения, все те причины, которые могли вызывать мои помешательства и странные вылазки. В конце концов осталось лишь одно-единственное объяснение. И его можно было очень просто проверить.
Я залезла в ящик, где были сложены мои скудные пожитки, нашла серебряный нож, так часто выручавший меня. Сжав зубы, я прижала лезвие к шраму, оставленному волчьими клыками.
Страшная боль пронзила все тело – боль не только от ожога, оставленного клинком, но и от бесспорного осознания того, во что я превратилась.
Ликантроп. Оборотень.
Я так надеялась на иное. И все же правда была лучше незнания.
Днем я отправилась в трактир. Я вспомнила, как Андор отдернул руку от серебряного ножа моего мужа, какой медальон с серебряным волком он носил на шее.
В трактире было пусто. Андор сидел с Диркой за столом у двери. Я подошла к нему, положила нож на стол, показала ожог, оставленный серебром.
– Отведи ее к Ивару, – сказал он жене.
Я забрала нож и последовала за Диркой на кухню, затем в ту часть дома, где жили хозяева. Из небольшой прихожей глубоко вниз уходила винтовая лестница. Держась за стену, я стала спускаться, изо всех сил стараясь не отставать от женщины.
В конце лестницы оказался узкий проход и несколько темных ходов, сразу напомнивших мне пещеры, в которых я побывала всего несколько недель назад. Главный ход вел в длинную комнату, стены которой были облицованы камнем, – там пахло старой бумагой и сушеными травами. Вся комната была завалена книгами в кожаных переплетах и грудами старинных свитков. Горели две лампы – одна у двери, а вторая – у дальней стены. Внутри сидел Ивар за деревянным столом,– длинные белые волосы закрывали его лицо. Когда мы подошли ближе, я увидела, что он делает заметки на полях книги. Хотя он должен был услышать наши шаги, он не отрывался от книги, пока не закончил свое занятие.
Хотя я знала его, я чувствовала себя растерянной, не знала, что и говорить, с чего начать. Но в его серых глазах было такое участие, а улыбка казалась такой искренней, что я улыбнулась в ответ, подошла к столу и села рядом. Дирка оставила нас, и я поведала ему обо всем.
– Это опасно для моего ребенка? – спросила я, окончив свое повествование.
Он молча открыл книгу, пробежал глазами несколько строк. Одна его рука покоилась на медной монете, лежавшей на столе перед ним, вторую руку он опустил на мой растущий живот и прикрыл глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100