Его стены украшали стрельчатые бойницы, тупые крепостные зубцы, каменные гербы несуществующих династий. Дробился свет в витражных окнах, вдоль фасада матово горели фонари. Это был настоящий дворец, выстроенный в безвкусном, фальшиво-величественном стиле.
– Варвара Всеволодовна, чувствуйте себя как дома. – Багрицкий открыл массивную входную дверь, пропустил гостью в просторный, залитый светом вестибюль. – Мы люди простые, к церемониям не привыкли. Если угодно знать, мой дед, Лейва-Ицхок, был резником на брисах[1], мой бедный папашка был простым комиссионером, так что не стесняйтесь.
Он помог Варваре снять пальто и, велев подавать ужин в «кавказскую» столовую, повел гостью осматривать дом. Геся с ними не пошла, отправилась переодеваться.
Все в этом трехэтажном дворце было устроено добротно и с размахом. Две гостиные, две библиотеки, два спортивных зала – один для плавания, другой для занятий гимнастикой. На стенах висели картины – красочные фантазии Рериха, пышные портреты эпохи Екатерины, аляповатая мазня футуристов, в углах, на поставцах, чернели ликами древние иконы. Всюду царило смешение времен и стилей. Павловский черный диван с золоченой лебединой шеей соседствовал с креслами из карельской березы, кабинет из Германии располагался рядом с картоньером французской работы, костяной холмогорский секретер опирался на резное бюро эпохи императора Наполеона Первого. Дом Багрицкого был одновременно жилищем, музеем и антикварной лавкой.
– Безвкусица, конечно, компот, – Александр Яковлевич остановился у шкафа мастера-чернодеревца Андрэ Шарля Буля, любовно погладил золоченую накладку, – только не могу удержаться, волоку в дом любое старье. Прошу. – Он указал Варваре на низкий, корытообразный диван и, поддернув брюки, уселся рядом. – Знаете, этот австриец Фрейд прав, корни наших навязчивых желаний уходят глубоко в детство. Да, да. В девять лет мне предстояло решить тяжелую задачу – поступить в приготовительный класс. Процентная норма в гимназии составляла всего пять процентов, только два еврея на сорок человек, и мне необходимо было получить по обоим экзаменам пятерки. Легко сказать!
Багрицкий рассмеялся, но глаза его сделались печальными, как у Геси.
– Учителя спрашивали евреев хитро, никого они не спрашивали так добросовестно, как нас. Но я был способен к наукам. Папашка заставлял меня решать Евтушевского[1] с утра до вечера, я изводил горы бумаги и море чернил. Мне снились поезда, обгоняющие друг друга, бассейны, наполняющиеся водой, бородатые портные с аршинами в руках. Одним словом, я выдержал экзамены лучше других и получил две пятерки с плюсом. Я был безмерно счастлив и горд, я чувствовал, что жизнь прекрасна, а будущее упоительно, но скоро все изменилось. Торговец антиквариатом Хайм Соломон дал взятку в пятьсот рублей, и на мое место приняли его сына. Я страшно переживал тогда и ясно понял, что в мире не существует справедливости. Передо мной со всей очевидностью открылась истина, которую любил повторять мой дед, – миром правят ложь и деньги. И часто потом я останавливался у лавки Соломона, смотрел сквозь стекло на старинную рухлядь и повторял себе: я тоже буду богат, и у меня тоже будет все это, непременно будет. И вот я вырос, – Багрицкий поднялся и, проведя рукой по золоченым часам работы англичанина Кокса, невесело усмехнулся, – я разбогател, но ничего не изменилось вокруг. И с каждым днем я все больше убеждаюсь в мудрости своего деда – миром по-прежнему правят ложь и деньги.
В это время по наборному паркету застучали каблучки, и появившаяся в дверях тощая прислуга вымученно, словно в дешевом водевиле, произнесла:
– Кушать подано.
– И то верно, разговорами сыт не будешь. Пойдемте. – Александр Яковлевич предложил Варваре руку, и, миновав анфиладу комнат, они стали спускаться по мраморным ступеням в бельэтаж, где располагалась столовая. На площадках лестницы застыли раскрашенные китайские драконы, в зубастых пастях они держали горящие хрустальные фонари.
Столовая недаром называлась «кавказской» – оформлена она была под духан. Деревянные балки под потолком, выложенные темным камнем стены, чучела архара и горного орла с распростертыми крыльями. В углу, возле специального очага для приготовления шашлыков, хлопотал повар в белоснежном колпаке – не то еврей, не то кавказец, в воздухе пахло жареным мясом и дымком от виноградной лозы.
– Ну, где вы там ходите? – Геся, одетая в восточный халат и шальвары, уже сидела за столом и вилкой стягивала с шампура дымящиеся куски мяса. Теперь она была похожа на шамаханскую царицу из сказки Пушкина.
– Прошу. – Багрицкий придвинул Варваре стул, давешняя горничная встрепенулась, лакей в папахе и черкеске принялся разливать вино.
К шашлыкам подали маринованную черемшу, аджику, цахтон, соленый козий сыр – все острое, вызывающее аппетит и жажду.
Геся пила шустовский, с ее слов, несравненный коньяк, Багрицкий с Варварой предпочитали легкое розовое вино, разговор шел малозначительный, на общие темы. О ранней весне, о последних событиях на фронте, о новой фильме с Верой Холодной. Плавно перешли на литературу. Мыли кости Блоку, Андрею Белому и Аверченке и, наконец, сошлись на гениальности сатиры Александра Гликберга, творящего под псевдонимом Саша Черный.
– Ушел добровольцем на фронт, дурачок. – Геся опрокинула в себя очередную рюмку, набила полный рот сладкого перца. – А если убьют? Вот уж будет не смешно.
Щеки ее полыхали – шустовский коньяк действительно был хорош.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87