Кровь мертвецов была ей омерзительна, как протухшая еда. Она слишком много раз вынуждена была пить ее, но при этом в желудке у нее всегда все переворачивалось. Кровь Магнуса, растворенная в ее крови, взывала к ней.
Задохнувшись, Доремус упал рядом с ней.
– Дядя…
Слишком поздно.
За ее спиной Рудигер, широко шагая, уходил в лес, исполненный решимости отомстить.
Женевьева взяла подушку и подложила под окровавленную голову Магнуса, прикрыв его шрам. Она смотрела на неизувеченную половину его лица и на Доремуса. Потом она содрогнулась, мир вокруг перевернулся и, тошнотворно перекошенный, сложился в новую картину.
Она поняла. И знала, что должна сделать.
Оставив Магнуса и проскочив мимо Доремуса и Бальфуса, она кинулась следом за Рудигером в лес.
Ее клыки выскользнули из ножен.
10
Сердце Доремуса рыдало, но слезы не шли.
Дядя Магнус мертв, и ему уже ничем не помочь. Он смотрел на лицо старика, его шрам, с неожиданной нежностью прикрытый девушкой-вампиром. На протяжении всей его жизни Магнус был с ним, старина Непобедимый, добрый, когда его отец бывал холоден, понимающий, когда отец был безразличен, ободряющий там, где отец требовал. Непобедимый, в конце концов, оказался побежден. Но он умер быстро, от смертельных и почетных ран, не угасал от какой-нибудь болезни, истекая вонючей жидкостью из всех дыр, с затуманенным рассудком и усохшим телом.
«Это не такая уж плохая смерть», – сказал себе Доремус. Потом посмотрел на кровь, на рваные раны и понял, что хорошей смерти не бывает.
Бальфус ждал в сторонке. Теперь вокруг собрались все слуги, судачили, восклицали. Где они были, когда единорог убивал графа? Попрятались, спасая свои шкуры?
Доремус последовал за отцом и вампиршей. Бальфус трусил рядом.
«Что бы я ни думал об отце, об охоте, об убийствах, – поклялся Доремус, – я найду ту тварь, что убила моего дядю, и прикончу ее».
Он отыщет единорога раньше Рудигера, и на этот раз это будет чистый выстрел. Потом он сожжет свой лук.
Лес поглотил их.
11
Идущая по следу Женевьева охотилась на охотника.
И Тибальт тут был ни при чем.
Это ее охота.
Она представляла, как рог самки единорога ударяется в ребра Магнуса, вонзается ему в живот, выпуская наружу кишки.
И ей вспомнилось холодное бешенство графа Рудигера фон Унхеймлиха.
В этот миг не нашлось бы в лесу существа более опасного, чем вампирша.
Она всегда отделяла себя от Истинно Мертвых, тех вампиров, что убивали живых просто ради удовольствия. Она слушала, как они похваляются своими подвигами, и ощущала превосходство над этими выходцами из могил, с их гнилостным дыханием и красными глазами, со звериным оскалом на лицах, цепляющимися днем за свои гробы и подземелья, а по ночам скользящими по воле ветра в поисках нежных шей, наслаждаясь страхом, окутывающим их, будто саван.
Она вспоминала своих знакомых: царица Каттарина, кровавый тиран, правившая столетия, ликовавшая, когда по ее телу струилась кровь ее подданных; Вьетзак с Края Мира, с полным ртом зубов, похожих на гальку с острыми как бритва краями, жующий мясо крестьянского ребенка; даже ее темный отец, щеголь Шанданьяк, утирающий с губ кровь кружевным платочком, старый и одинокий, несмотря на очаровательные внешность и манеры.
Впервые за без малого семьсот лет Женевьева Дьедонне почувствовала справедливость красной жажды.
Она жалела, что пощадила остальных: Тибальта, Бальфуса, Анулку, Ото. Надо было выпотрошить их и пить свежую кровь прямо из их брюха. Надо было высосать из них целое море крови.
Рудигер бежал быстро и опережал ее.
Она сшибала ногами попадавшиеся на пути молодые деревца, наслаждаясь треском ломающихся стволов. Птицы разлетались из своих падающих гнезд, мелкая живность кидалась врассыпную, прочь с ее дороги.
– Стоять! – приказал голос, пробившийся сквозь ее кровавую ярость и поразивший ее в самое сердце.
Она замерла посреди небольшой полянки. Граф Рудигер стоял едва ли в дюжине шагов от нее с поднятым луком и стрелой наготове.
– Деревянное древко, серебряный наконечник, – объяснил он. – Будет в твоем сердце в один миг.
Женевьева расслабилась, протянув руки и показав пустые ладони.
– Другому я приказал бы бросить оружие. Но вряд ли могу ожидать, чтобы ты вырвала свои зубы и ногти.
Красная ярость полыхала в ней, и лицо Рудигера виделось подернутым кровавой пеленой. Она изо всех сил пыталась взять себя в руки, смирить жажду убийства.
– Вот это правильно, – сказал Рудигер. – Держи свой норов в узде.
Он повел стрелой, и Женевьева, повинуясь его жесту, опустилась на землю. Она села на скрещенные ноги, подложив руки под зад.
– Так-то лучше.
Зубы ее съежились и скользнули обратно в десны.
– Скажи, вампир, сколько этот серый счетовод посулил за мою голову? С какой толикой своих драгоценных монет был готов расстаться, чтобы расчистить себе путь?
Женевьева молчала.
– О да, мне все известно о том, зачем ты здесь. У Бальфуса собачья душа и преданность тоже. Я все знал с самого начала. Тибальту не понять, что для человека что-то может быть важнее денег.
Когда Рудигер торжествующе умолк, он напомнил Женевьеве Морнана Тибальта, у того так же блестели глаза, когда исполнялись его планы.
– Я бы убил его, если бы от этого был какой-нибудь прок. Но раз Бальфус даст свидетельские показания, в этом нет смысла. Наглый сын клерка вернется туда, откуда пришел, будет корпеть в какой-нибудь крохотной конторке, сражаясь за каждый кусок хлеба, за каждый затертый пфенниг.
Сумеет ли она достать его прежде, чем он убьет ее?
– Ты не из таких, вампир. Тибальт, должно быть, поймал тебя на каком-нибудь преступлении, чтобы сделать своим орудием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75