— Чем же еще может быть Ад, как не невообразимым уродством? Как мог человек, подобный мне, ожидать настоящих озер кипящей крови? Мы живем в век изощренности, в котором прежние грехи стали привычными, утратив свое значение. И нет ничего, кроме момента кровавого театра, мерзости, которая должна напугать и отвратить меня. Это слишком запредельно, слишком абсурдно, вызывающе. И почему идея некрофилии должна быть такой тошнотворной, если здесь и в самом деле ад, где нет никого, кроме мертвецов? Почему кого-то ужасает то, что является ужасом по земным меркам? Это всего-навсего расширяет прежде скудные пределы воображения. Это происходит не на земле, не в реальном мире. Это жестокая выходка беса-искусителя, завладевшего мною, когда я прогнал своего ангела-хранителя».
Наверное, было бы весьма тяжело игнорировать ощущения, переживаемые существом, которое называло себя Асмодеем, будь они более интенсивными, но они оставались на удивление спокойными. Да, некоторый уровень эротического возбуждения присутствовал — в противном случае, как был бы возможен этот зловещий акт? — но не особенно сильный. Для «Асмодея» происходящее, безусловно, стало своего рода личным ритуалом, призванным удовлетворить моментально возникшую похоть. Анатолю оказалось не особенно трудно растождествиться, превратившись в бесстрастного наблюдателя, не включаясь в физический контакт.
Собственный сексуальный опыт Анатоля состоял исключительно в нечастом посещении проституток. Его фантазии при мастурбации тоже не отличались экзотичностью. Поэтому ему не составило труда отказаться признать переживания «Асмодея» за эротические — скорее уж, просто за акт злодеяния и святотатства. Анатоль мог это сделать. Он повидал достаточно жутких, уродливых смертей, чтобы суметь противостоять мерзкому опыту, обрушенному на него самим адом. Он оставался бесстрастным по отношению к трупу и творимому над ним насилием, он гордился своему противостоянию выходкам беса-искусителя.
Используя преимущества своего сознания, Анатоль сумел узнать еще кое-какие вещи, продолжая игнорировать, как только мог, отвратительные телодвижения своего хозяина, закончившиеся физиологическим крещендо оргазма.
Он узнал, что человек, называющий себя Асмодеем, прежде носил другое имя, а именно — Люк. Еще выяснилось следующее: Люк был — прежде и теперь оставался — несмотря на страстное желание сделаться демоном — англичанином. И Люк этот привык использовать тела маленьких детей для своих сексуальных опытов, и его злоба по отношению к ним сидела глубоко и была столь мощной, что любое убийство, казалось, ею оправдывалось. А еще этот самый Люк-Асмодей получал особое удовольствие в том, чтобы громоздить уродство на уродство, зло на зло. Он спал и видел себя принцем Тьмы, желая совершить что угодно, лишь бы доставить удовольствие Его Сатанинскому Величеству, которому служил. Но, странное дело, он отчего-то величал дьявола «Зелофелон», а не Сатана.
Также стало известно, что Люк-Асмодей верил, прямо-таки с религиозным пылом: еще не завоеванная Вселенная обречена быть управляемой принципом зла, и сам желал быть провозвестником и преданным слугой этого принципа. Исходя из этого, любое его деяние, даже самое ужасное, воплощает принцип зла, а посему любое существо, встреченное им на пути, заслужило свою участь.
А еще Анатоль выяснил: Люк, прежде, чем стать Асмодеем, получил опыт мистического видения, в котором непосредственно общался с принципом зла, которому и стал служить, и в это время он сделал своей выбор, после чего был вновь сотворен в виде Асмодея — громадным, сильным, бессмертным — дабы совершать свою работу.
До него дошло, что Асмодей, в сущности, был избран Антихристом — по крайней мере, верил в это, верил всем сердцем и душой.
Анатоль не был убежден, что его хозяин верил в это в результате обычного опыта. Встреться Асмодей и Анатоль лицом к лицу в человеческом обличье, вряд ли сумел бы Асмодей убедить такого закоренелого атеиста и циника, каким был Анатоль, в своей правде. Однако, в настоящем сверхъестественном действии не оставалось места сомнению или неверию. Анатоль получил мистическую возможность заглянуть непосредственно в душу этого человека, увидеть мир его глазами, а также его представления о том, каким должен быть мир, и здесь царило убеждение: Люк-Асмодей действительно считает себя Антихристом, посланником принципа зла на земле, которое должно поразить соперников и править Вселенной.
«Одна невероятная вещь за другой, — сказал себе Анатоль — с осторожностью, ибо он не был все же религиозным человеком, который может все принимать на веру. — Если это кошмар, значит, кошмарнейший из кошмаров, такой, который не позволяет не верить в свою реальность».
Затем последовал интервал, и он должен был обрадоваться: худшее позади. Асмодей завершил свое омерзительное и нелепое общение с мертвым — которому уже не мог причинить большего вреда. Анатоль не мог бы сказать, что происходившее вовсе его не затронуло, но ощущал очевидную гордость — он лично в этом не участвовал.
«Даже Великая Война дает возможность для прогресса, — думал он. — Какие бы ужасы не совершались в жизни, какие бы ни возникали угрозы, я действовал как человек. Я собрал весь свой разум для того, чтобы перенести каждый момент происходящего — включая момент моей собственной смерти, если она такова и есть. Если я действительно столкнулся с адом и его вечным проклятием, то вел себя вполне по-человечески. Так что меня еще не победили».
В этот момент Асмодей протянул свою жуткую руку и будничным жестом перевернул тело мертвого мальчика на спину, в результате чего открылось лицо ребенка и огромная черная дыра на горле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137