Вандиен долго возился с ним, высвобождая из ременных петель, но едва ему это удалось, как хвост упруго выхлестнул у него из руки и жесткий кончик весьма чувствительно ударил по плечу, а хвост мгновенно свернулся тугой пружиной на крупе.
Вандиен выронил и стрекало, и повод и схватился за плечо: его жгло, словно от удара кнутом. Из глаз сами собой брызнули слезы. Закатав широкий рукав куртки, Вандиен ощупал рубец, вспухший на коже. И то хорошо, что не до крови. Окунуть в холодную воду, и жжение успокоится… Вандиен нагнулся за стрекалом и обнаружил, что упряжка удрала. Беззвучно и бесследно.
Он ошалело завертел головой. Исчезли!.. Вандиен заставил себя глубоко вздохнуть и молча замереть на месте. Вряд ли удастся расслышать, как они бегут через мшистые взгорки… Хотя…
Из кустов донесся вполне отчетливый шорох, и тут же его глаз подметил движение и смутный отблеск радужной чешуи. Вандиен бросился в погоню, но беглецы одолели подъем раньше его и, конечно, не остановились подождать, так что он снова потерял их из виду. Задыхаясь, он взлетел наверх и разглядел удаляющиеся силуэты. Ван диен выкрикнул проклятие и помчался следом. А что ему оставалось?
Ноги у него были все-таки длинней, чем у них, и на спуске это дало ему преимущество. Задняя пара получила по душевному пинку и по хорошему удару стрекала, бросившему их на брюхо. Они притормозили передних, и еще два удара успокоили всю упряжку. Вандиен подхватил волочившийся повод и дважды обернул им запястье, а оконечный узел зажал в кулаке. Он с трудом переводил дух и знай тыкал стрекалом каждую тварь, которой не лежалось на месте. До него постепенно добирался холод осенней ночи, столь же безжалостный, какой была дневная жара. Он промок, перемазался и устал как собака. Да еще и потерял где-то свою многострадальную ковригу. Ко всему прочему, дорога скрылась за холмами, и он не был абсолютно уверен, в какой стороне ее искать. Ему до смерти хотелось спать, но можно было с хорошей вероятностью предположить, что утром он уже точно не найдет ни упряжки, ни большака. Что до скилий, то они отнюдь не выглядели сонливыми. Наоборот: если днем у них только что не цеплялась лапа за лапу, то ночью они, казалось, только рады были резвиться и играть…
Когда скильи зашевелились в очередной раз, Вандиен позволил им подняться. Крепко держа повод, он зашел сбоку упряжки. Скильи шарахнулись в сторону, и таким образом ему удалось направить их, куда он счел нужным. К тому времени, когда впереди замерцала серая лента дороги, серебрившаяся при луне, Вандиен ощутил, что у него получается. Он дал скильям выбраться на большак. Они трусили вперед немного быстрее, чем бегущая рысью собака, а он мотался позади них из стороны в сторону.
– Ну прямо пастуший пес за отарой… – угрюмо буркнул он сквозь зубы. Скильи двигались вперед с завидным проворством, и он уже понял, что о спокойном сне до утра придется забыть. Завтра, когда они устроятся подремать на солнышке, он рад будет к ним присоединиться.
Несколько раз в течение ночи он укладывал скилий наземь с помощью стрекала, останавливаясь перевести дух и отхлебнуть водички из небольшой фляги. Он горько сожалел о безвозвратно потерянном хлебе, но тут уж поделать ничего было нельзя, оставалось только смириться. То, что теперь он, по-видимому, к сроку поспеет в Обманную Гавань, было важней. Завязав фляжку, он неторопливо потер пальцем шрам, тянувшийся между глаз. И постарался припомнить, как же, прах побери, выглядела его рожа без этого украшения. Он никогда не был большим любителем созерцать себя в зеркале, но, как он себя чувствовал без шрама, помнил отлично.
Раньше было так: люди замечали сперва его взгляд, потом – белозубую улыбку. Он отлично знал чары своей улыбки и умел ими пользоваться. Теперь все обращали внимание в первую очередь на его шрам и знай пялились на него, пока он пытался что-то сказать. Улыбка же, бывшая когда-то обворожительной, превратилась в гримасу, от которой лицо перекашивало еще больше. Ко всему прочему, люди поспешно и несправедливо судили о нем по этому шраму. Одни почему-то воображали, что перед ними человек кроткий и безответный. Другие, наоборот, делали вывод, что парень он донельзя крутой, а значит, опасный. Словом, несчастный рубец оказывался чем-то вроде кривой и мутной стекляшки, самым обидным образом искажавшей то, что видел в нем окружающий мир. Немногие теперь удосуживались приглядеться собственно к лицу, предпочитая разглядывать перечеркнувшую его отметину.
Ки была одной из немногих, кто видел лицо. Видела она и то, как он этот шрам приобрел. Он ведь затем и бросился в когти жуткого и безжалостного создания, чтобы выручить Ки. Он хорошо помнил ее ужас. И то, как она складывала вместе его растерзанную плоть, стягивая края раны повязкой. С тех-то пор они перестали казаться друг другу чужаками. И ни разу доселе он, Вандиен, не воздвигал преград между нею и собой… Но не сказал, не сказал же, что еще, кроме денег, пообещала ему Зролан. Может, он ошибся в Ки, убоявшись, что она не поймет?.. Чего боялся, недоумок?.. Что она воспримет его желание избавиться от уродливого рубца за позднее раскаяние в своей собственной храбрости на перевале Две Сестры?.. Нет, он ни в коем случае не сожалел о том давнем поступке, накрепко связавшем его с Ки. Он с радостью повторил бы его хоть сейчас. И все-таки… при всем том зримый знак их связи мог бы, право же, быть немного менее ЗРИМЫМ.
Скильи снова начали шевелиться, и Вандиен только рад был поводу отвлечься от безрадостных мыслей, благо управление доблестной четверкой поглощало все внимание без остатка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117