Лицо ее побледнело, во взгляде читался ужас, смешанный с нарастающим торжеством.
Все было правдой. Лайаму не раз приходилось видеть людей, взирающих на мертвых врагов. Зал бушевал, визжал, выл, свистел, а Лайам сидел потрясенный и очарованный. Уровень этой актрисы во много раз превосходил уровень труппы, с которой ей приходилось играть.
Она…
Внезапно все померкло, и со всех сторон на Лайама нахлынула темнота. На долю секунды Лайам подумал, что техник театра допустил какой-нибудь промах. Но потом он осознал, что ослеп. Лайам судорожно стиснул кулаки, яростно комкая ткань штанов. Он попытался закричать, но вместо крика с губ его сорвался лишь стон.
Дыхание Лайама превратилось в быстрый прерывистый шелест; он продолжал сидеть, вцепившись в свои колени.
“Успокойся”.
Эта мысль сокрушила страх, но ярость осталась, и Лайам застонал во второй раз…
“Главный герой – тот менестрель, что приходил к Тарквину”.
…а затем и в третий, когда сквозь мрак слепоты проступили пятна и закружились в бешеном вихре. Потом пятна остановились и образовали полуовал, которым оказалось лицо Кессиаса, подбитое снизу черной с проседью бородой.
– Эй, Ренфорд! В чем дело?
– Менестрель! – Скрипнув зубами, Лайам вскочил с кресла. – Главный герой – тот самый менестрель! – закончил он и, вырвавшись из рук Кессиаса, ринулся к лестнице.
Оказавшись на улице, Лайам мрачно зашагал в сторону дома, даже не замечая дождя.
– Ублюдок! – бормотал он себе под нос. – Чертов ублюдок лезет без спроса ко мне в голову!
Он скрежетнул зубами, отыскивая в мозгу булыжники брани, чтобы мысленно метнуть их в дракона. Но мозг его был как трясина, и Лайам только сказал:
– Ты ослепил меня! Ты – ублюдок!
Фануил не отозвался. Вместо этого на плечо Лайама легла тяжелая рука Кессиаса. Лайам был вынужден остановиться.
– По правде говоря, я не мог понять, то ли мне поспешать за вами, то ли не стоит, – сказал эдил. Он явно был сбит с толку. – Что это на вас накатило, Ренфорд? Вы поняли, что этот менестрель – убийца Тарквина?
– Нет, не то! Я не знаю! – Лайам скривился, не зная, как объяснить происходящее. – Я не уверен.
– Это он или не он? Что вам известно?
В голосе эдила появились подозрительные нотки. Он склонил голову набок и искоса взглянул на Лайама:
– Что вы скрываете?
– Ничего, – поспешно заверил эдила Лайам, изо всех сил стараясь унять нервную дрожь. – Я просто кое-что вспомнил. Не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение. Вам это может показаться нелепым…
Кессиас настороженно уставился на него, но Лайам оборвал фразу на полуслове.
– Мне кое-что надо проверить. Слушайте, отправьте одного из ваших подручных выяснить, где живет Лонс, и давайте встретимся в “Белой лозе” завтра в полдень. Все. Мне пора.
Тут Лайам вновь скривился, сообразив, что назвал актера по имени. Это был промах, и Кессиас наверняка заметил его. Покраснев от досады, Лайам развернулся и опрометью бросился прочь.
– Ренфорд!
Лайам услышал топот сапог – эдил кинулся следом. Затем раздалось ругательство, и, судя по его тону, Кессиас решил примириться с тем, чего он не мог изменить. Лайам же еще долгое время продолжал бежать под дождем.
* * *
К тому моменту, как Лайам добрел до конюшни, колокола отзвонили полночь. Он стал колотить в закрытую дверь и колотил до тех пор, пока спящий конюх не всполошился и не впустил его, недовольно ворча. Впрочем, серебряная монета мигом его успокоила, а тот факт, что Лайам сам заседлал Даймонда, и вовсе привел конюха в отличное расположение духа.
Но сам Лайам по-прежнему пребывал в ярости, и эта ярость толкнула его отправиться, несмотря на холод и дождь, в путешествие к дому Тарквина. Когда Лайам, нервно дрожа, сводил коня по узкой каменистой тропинке, далекие саузваркские колокола еле слышно известили его, что к полуночи добавились еще полчаса.
Море тяжело дышало во тьме, от дома волшебника исходил сноп золотистого света, и по воде тянулась к горизонту сияющая дорожка. Ярость Лайама понемногу утихла. Прибрежный песок пропитался дождем и был плотнее обычного. Но стоило лишь Лайаму войти в прихожую и сбросить промокший, липнущий к телу плащ, как он ощутил новый прилив гнева.
Фануил лежал все на том же столе, в той же позе. Он невозмутимо посмотрел на вошедшего Лайама.
“Я больше не буду делать этого, не спросив у тебя”.
Мысль дракончика была, как всегда, лишена каких-либо интонаций, однако звучала как извинение. Но Лайам извинений не принял.
– Да, черт подери, этого ты больше делать не будешь, маленький негодяй! И знаешь почему? Потому что иначе я брошу тебя здесь одного, и ты подохнешь с голоду – ясно?
Выкрикнув это, Лайам разом почувствовал себя лучше, и хотя он предпочел бы, чтобы недвижный, как камень, дракончик как-нибудь отреагировал на его вспышку, в целом все было понятно и так. Последние остатки его гнева окончательно улетучились.
– Что, этот свет все время так и горит? – спросил Лайам после непродолжительного молчания.
“Мне важно было посмотреть твоими глазами. Теперь я знаю, что это – тот менестрель”.
Вот оно что! Дракончик гнет свою линию. Что ж, Лайам ему не уступит!
– Значит, этот свет и вправду не гаснет? Интересно, откуда он льется? – и Лайам демонстративно огляделся вокруг.
“Я расскажу тебе о доме, когда ты будешь жить здесь. Когда ты выполнишь все условия сделки и станешь моим хозяином”.
– И ты уберешься из моей головы, и научишь меня множеству вещей, о которых я даже и не мечтал, и все будет прекрасно, – устало произнес Лайам. – Давай не будем заводить эту песню сначала.
“Тебе не следует никуда ездить сегодня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98