.."
Пушкин решительно осуждает Радищева, не находя для него никакого
извинения: "...Мы никогда не почитали Радищева великим человеком, — пишет он —
поступок его всегда казался нам преступлением ничем не извиняемым, а
"Путешествие в Москву" весьма посредственною книгою, но со всем тем не можем в
нем не признать преступника с духом необыкновенным; политического фанатика,
заблуждающегося, конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с
какою то рыцарскою совестливостью,
"...Радищев, — сообщает Пушкин, — предан был суду. Сенат осудил его на
смерть (см. полное собрание законов). Государыня смягчила приговор. Преступника
лишили чинов и дворянства и в оковах сослали в Сибирь..."
Но сразу после смерти Екатерины II Император Павел Первый, — пишет
Пушкин, — "...вызвал Радищева из ссылки, возвратил ему чины и дворянство,
обошелся с ним милостиво и взял с него обещание не писать ничего противного духу
правительства. Радищев сдержал свое слово. Он во все время царствования
императора Павла I не писал ни одной строчки. Он жил в Петербурге, удаленный от
дел, и занимаясь воспитанием своих детей. Смиренный опытностью и годами, он даже
переменил образ мыслей, ознаменовавший его бурную и кичливую молодость".
Дальше следуют замечательные по глубине рассуждения Пушкина. Он пишет:
"...Не станем укорять Радищева в слабости и непостоянстве характера. Время
изменяет человека, как в физическом, так и в духовном отношении. Муж со вздохом
иль с улыбкою отвергает мечты, волновавшие юношу. Моложавые мысли, как и
моложавое лицо, всегда имеют что то странное и смешное. Глупец один не
изменяется, ибо время не приносит ему развития, а опыты для него не существуют".
Пушкин ставит вопрос о том, должны были ужасы французской революции
оказать влияние на миросозерцание Радищева, или нет? И отвечает: "...Мог ли
чувствительный и пылкий Радищев не содрогнуться при виде того, что происходило
во Франции во время ужаса? Мог ли он без омерзения глубокого слышать некогда
любимые свои мысли, проповедуемые с высоты гильотины, при гнусных рукоплесканиях
черни? Увлеченный однажды львиным ревом Мирабо, он уже не хотел сделаться
поклонником Робеспьера, этого сентиментального тигра". Эта фраза чрезвычайно
ярко характеризует отношение самого зрелого Пушкина к кровавой французской
революции и ее рыцарям гильотины.

II

Император Александр Первый в отношении милостей к А. Радищеву пошел еще
дальше, чем его отец. Вступив на престол, — пишет Пушкин, — он "...вспомнил о
Радищеве и извиняя в нем то, что можно было приписать пылкости молодых лет и
заблуждениям века, увидел в сочинителе Путешествия отвращение от многих
злоупотреблений и некоторые благонамеренные виды. Он определил Радищева в
Комиссию составления законов и приказал ему изложить свои мысли касательно
некоторых гражданских постановлений". .
Но политический фанатизм вещь изживаемая с очень большим трудом. Несмотря
на кровавый опыт французской революции, Радищев не смог полностью преодолеть
следы юношеского фанатизма. "...Бедный Радищев, увлеченный предметом, некогда
близким к его умозрительным занятиям, вспомнил старину и в проекте,
представленном начальству, предался своим прежним мечтаниям. Граф Завадовский
удивился молодости его седин и сказал ему с дружеским упреком: "Эх, Александр
Николаевич, охота тебе пустословить по-прежнему! или мало тебе было Сибири?" В
этих словах Радищев увидел угрозу. Огорченный и испуганный, он возвратился
домой, вспомнил о друге своей молодости, об лейпцигском студенте, подавшем ему
некогда мысль о самоубийстве... и отравился. Конец, им давно предвиденный и
который он сам себе напророчил!"
Трагический конец первого русского интеллигента является прообразом
самоубийства, которое подготовила себе в виде большевизма вся русская
интеллигенция — это общество политических фанатиков и утопистов, целое столетие
в фанатическом ослеплении рывшее могилу национальному государству и погибшее
вместе с ним.
Пушкин понимал то, что никогда не понимал Радищев и его последователи,
что: "...Нет убедительности в поношениях и нет истины, где нет любви". Радищев и
вся русская революционная интеллигенция вслед за ним, много и старательно
поносили современную им Россию и ее историческое прошлое, но настоящей любви к
России ни у кого из них не было, а поэтому в их поношениях не было и нет истины.
А. Радищев был первым у нас из числа тех несчастных русских идеалистов, которые
исповедуя утопические социальные и политические теории, были в силу этого
пророками злого добра.
Их любовь к будущему, к будущим людям становилась источником ненависти к
настоящим, к живущим ныне, и источниками зла и страданий будущих поколений
русских людей. "...В Радищеве, — пишет Пушкин, — отразилась вся французская
философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм
Дидрота и Реналя; но все в нескладном и искаженном виде, как все предметы криво
отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения.
Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим
веком, слепое пристрастие к новизне, частные, поверхностные сведения, наобум
приноровленные ко всему, вот что мы видим в Радищеве. Он как будто старается
раздражить верховную власть своим горьким злоречием: не лучше ли было бы указать
на благо, которое она в состоянии сотворить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45