Тоже гнусит что-то наподобие. Так и поют слаженным дуэтом. Сегодня допились до зеленых чертиков в углах и называли друг друга Львом Николаевичем и Федором Михайловичем. А вчера ходили по редакции в подштанниках и выдавали себя за Пушкина и Лермонтова.
А *** мрачный. Я боюсь его. Сейф он так и не открывает с тех пор, как ********** (вырезано много). По-моему, он подозревает что-то жуткое. Недавно он открыл какой-то научный журнал и долго просматривал его. Я заглянула через плечо, и мне показалось… это, конечно, глупо, но мне померещилось, что в журнале твоя фотография. А журнал старый, десятилетней давности, и я подумала, что уже начинаю сходить с ума, если везде вижу тебя. И грезишься, и снишься, Коля.
Меня хотят послать на какой-то фестиваль компьютерной музыки в Пензу. Не хочу. Не поеду. Ведь у меня через три дня день рождения, и я (неразборчиво) двадцать пять ле… (зачеркнуто).
Ну ладно. Может, я увижу тебя раньше, чем ты прочтешь это письмо. Тогда мы вместе прочитаем его и посмеемся над моими страхами.
Целую, Колечка. Твоя Лена».
Афанасьев потер лоб и сделал лампу поярче. Вот это уже поконкретнее: двадцать пять лет, фестиваль компьютерной музыки в Пензе (хотя что-то не слыхал он о таком), начальник, страдающий манией величия и имеющий первым замом человека со смешной фамилией Хойцев. Словно скрестили фамилии Зайцев и Хорьков – вот и получился такой лингвистический гибрид. И еще, Евгений совершенно точно знал, что в нескольких десятках городских газет и журналов нет первого заместителя редактора с такой фамилией. Хотя перепроверить не мешало.
«А что мешало важным дядям из ГРУ сделать то, что собирается сейчас сделать он?» – мелькнула тревожная мысль, но тут же погасла, поспешно забитая куда-то в район прооперированного три года назад аппендикса.
Афанасьев снял трубку и набрал номер человека, который знал решительно все, что касалось журналистской тусовки. Главного редактора бульварной газетенки «Вспышка» Антона Анатольевича Коркина. С этим типом Афанасьев старался пересекаться как можно реже, потому что это был самый несносный, болтливый и пустой человек из всей пишущей братии города. Кроме того, он страдал графоманией, хронической словесной диареей, а также любимой болезнью богемы – алкоголизмом, что делало нахождение в его обществе длительностью больше минуты совершенно невыносимым.
Люди, которым звонишь скрепя сердце, только повинуясь неумолимой необходимости, всегда хватают трубку, как бродячая собака – обглоданную кость. Так и Коркин. Не успел Афанасьев набрать номер, как услышал в трубке медленный, неровный голос, вызвавший ассоциации с медленно раскачиваемым и готовым вот-вот с грохотом повалиться шкафчиком. Этаким кривобоким изделием советской мебельной промышленности образца какого-нибудь тысяча девятьсот шестьдесят лохматого года.
– Антон Анатольевич, – поморщившись, заговорил Афанасьев, – это тебя беспокоит…
– А-а, Афанасьев! – радостно завопил редактор «Вспышки». – Жжжженя! Какими судьбами?! Сколько лет! Сколько зим!
– Слушай, Антон Анатольевич, – преграждая путь перманентной лавине словесного поноса, повысил голос Афанасьев, – тебе не знакома ли, случаем, фамилия Хойцев?
– Хойцев? Ета который? Декан исторического факультета истфака… шта-а-а ли?
По всей видимости, титан провинциальной журналистики и ас словесной эквилибристики был уже пьян.
– Нет, не тот, – перебил его Афанасьев. – Журналист. Заместитель главного редактора одной из местных газет.
– Журналис-сь? – пропел Коркин и издал в трубку звук, какой отрядил бы в земную атмосферу гиппопотам, обожравшийся гороховой похлебки. – Ну-у-у… постой… постой… есть такая буква!! Х-хой… цефф!!
– Вспомнил, что ли?
– Ну да! Щас к тебе забегу!
Афанасьев побледнел: перспектива оказаться с Коркиным в одном помещении привела его в трепет.
– А ты что, по телефону не можешь?
– Так я его самого щаз-з к тебе приволоку!! – картаво громыхнуло в трубке и раздались короткие гудки – по всей видимости, Коркин упал и уронил аппарат. Иначе не объяснишь, почему этот болтливый человек закончил разговор первым.
Судя по всему, редакцию ожидало очередное фантасмагорическое шоу «Коркин в гостях у Афанасьева». В этот критический момент дверь отворилась, и в комнату просунулась кудрявая голова одного из сотрудников, Миши Гусмана.
– А где же твоя новая практикантка? – сладко пропел он, намекая на то, что с утра Евгений Владимирович проявлял к девушке весьма недвусмысленный интерес, а сейчас сидел в кабинете как уныло-целомудренный анахорет и остолбенело смотрел на издающую короткие гудки телефонную трубку.
– Отзынь, Миша, – озабоченно проговорил Афанасьев, – не до практиканток сейчас.
– Ничего, она и так быстро сориентировалась. Сидит с ребятами и девчонками в кабинете по соседству и усиленно общается.
– Это как?
– Ртом. Водку пьет, в смысле. Афанасьев машинально кивнул головой…

3
Когда Коркин говорил, что приволочет к Афанасьеву искомого Хойцева, Евгений и представить себе не мог, до какой плачевной буквальности глагол «приволочь» будет соответствовать действительности.
Дверь распахнулась, как будто по ней ударили кувалдой, и в проеме возникла хаотично жестикулирующая фигура. Секундой позже выяснилось, что то, что Афанасьев принял за жестикуляцию, вызвано тщетным желанием сохранить вертикаль по отношению к земной поверхности. К сожалению, человеку в дверном проеме это не удалось. Он еще раз взмахнул рукой и ткнулся носом в ножки редакционного стула.
Над телом павшего бойца возникла щуплая фигура Коркина – нескладного, находящегося в непрестанном движении, словно он был лишен суставов, мужичонки лет сорока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95