Генеральные штабы запросили для эвакуации несметное множество вагонов, а для размещения во Франции – от пятидесяти до семидесяти пяти тысяч квартир. Когда Гитлер узнал об этом, он долго не мог успокоиться, все пытаясь сообразить, как генштабы такой численности могут вообще чем-то командовать. Но Йодль достаточно быстро успокоил Гитлера, заявив, что это не весь состав генштабов, а лишь часть. Другая часть уже эвакуирована, развернута в Голландии и готова принять на себя функции по управлению Вермахтом на время эвакуации основной части генштабов.
Направленный в Голландию для инспекции генерал-адъютант Шмундт по телефону доложил Гитлеру, что в штабах премилая атмосфера. Штабисты пьют пиво и едят сыр, и вообще, в отличие от берлинцев, чувствуют себя неплохо.
Шмундт, сославшись на опасность военных дорог, предложил Гитлеру не вызывать его снова в Берлин, а отправить в Париж, для проверки места расположения будущей Ставки Главнокомандующего, на что Гитлер, скрипя зубами, согласился.
Особой болью в сердце фюрера отозвалось известие о том, что не только чехи, поляки и словаки, но и австрийцы, его земляки, подданные Рейха, встречают советских оккупантов чуть ли не цветами и хлебом-солью. А может, врет сталинское «Совинформбюро»?
Гитлера только сейчас осенила мысль о том, насколько глуп был Геббельс, когда назвал свое ведомство Министерством пропаганды. Вот у кого надо учиться! У Сталина! Информационное бюро! Ври, что хочешь, это только факты, всего лишь информация. Министерство пропаганды… да, глупее, конечно, не придумаешь. Все, что ни брякнет Геббельс, даже самая святая правда, не находит отклика в сердце аудитории. Ведь и слушатель, и читатель знают, что это всего лишь пропаганда, враки то есть, с целью облапошить честных граждан.
Сейчас Геббельс в Париже создает филиал Министерства пропаганды – радиостанцию «Свободная Европа», Грандиозный проект, призванный, вещая на весь цивилизованный мир, поднять волну сопротивления большевизму, а в самом Советском Союзе – национально-освободительные революции. Жаль, что проект этот – понял Гитлер – будет мертворожденным, и не из-за недостатка времени, оставшегося Рейху, а потому, что отец у него Геббельс, а мать – Министерство пропаганды.
Гитлер подошел к столу с мраморной столешницей, на котором были разложены карты, переданные из генштаба ОКВ, с нанесенной на них обстановкой по состоянию на прошедшую ночь. Линия фронта перечеркивала новые области Рейха от Штольпа на балтийском побережье, уходила на запад к Познани, залезала на коренную территорию Рейха у Бреслау, далее по Одеру двигалась к Опельну, оттуда врывалась в Чехию и через Остраву, Брно, Вену и Грац, через Австрию и Хорватию смыкалась с Адриатикой.
На карте розовым пунктиром были обозначены маленькие стрелочки предполагаемых ударов СССР. Вдоль побережья на Штетин, от Познани на Берлин, от Бреслау на Дрезден, от Вены – вдоль Дуная на Мюнхен.
Эти стрелочки были пересечены толстыми, четко прорисованными синими стрелами контрударов, которые, по мысли чиновников ОКБ, должны будут окружить и уничтожить советские стрелочки.
– Масштаб! Да, как художник говорю, – вслух возмутился Гитлер, – масштаб не соблюден! Почему немецкие стрелки такие жирные, а советские такие тонкие? Ведь всем известно, что немецкий солдат воюет не числом, а уменьем, а недочеловеки из Азии всегда побеждали, заваливая нас горами трупов!
Он выбежал в приемную.
– Дитрих! Пишите! ОКВ! Отныне соблюдать масштаб стрелочек на картах. Этим они не введут меня в заблуждение. А почему не прорисованы действия авиации?
– Мой фюрер, рейхсмаршал сейчас в Париже, а ОКВ не с кем согласовывать действия авиации.
– Да? – не поверил Гитлер, – а что вы раньше молчали? Геринга мне к телефону!

Голиков сидел в своем кабинете и напряженно думал. Сломал карандаш, исчеркал несколько листков бумаги, несколько раз звонил дежурному оперативного управления. Но нужная мысль все не приходила.
Что-то было неправильно. Когда они в генштабе планировали проведение операции, какая-то зацепочка мелькнула, но ухватить ее за хвостик он не успел. И вот именно она сейчас не дает ему покоя. Что?
Он в десятый раз прокручивал в голове разговор с Шапошниковым, пытаясь вернуть пролетевшее мгновение, вспомнить интонации, фразы, цвет обоев, наконец.
Что? Что не так?
Телефонный звонок прозвучал внезапно, и главный разведчик страны вздрогнул.
– Голиков у аппарата.
– Филипп Иванович, оперативный дежурный капитан Сергиенко.
– Слушаю.
– Радиоперехват. Гитлер вызывает Геринга в Берлин, но тот не хочет туда возвращаться. Гитлер настоял. Геринг через пять дней вылетает в Берлин на личном самолете.
– Подробности перелета есть?
– Наши разведчики уже запрошены, ожидаем ответа с минуты на минуту.
– Понял. Жду. – Голиков положил трубку и понял, что решил мучившую его головоломку. Он быстро связался со Сталиным и попросил принять его немедленно, невзирая на поздний час.

Геринг с трудом вынул свое роскошное тело из ванны, специально заказанной для его габаритов, и воды в ней осталось на четверть объема. Аккуратно протер все складочки мягким полотенцем, побрызгался парижскими духами. Глядя в зеркало, задумчиво поскреб щетину пятерней. Облачившись в синий шелковый халат, прошел в первую приемную.
Адъютант, молодой смазливый офицер в форме Люфтваффе, подскочил по стойке «смирно».
– Что там? – поинтересовался рейхсмаршал.
– К вам пробивается на прием некий господин Браун.
– Это не тот ли Браун, с которым нас как-то знакомил проныра Шпеер?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111