Он больше нематериален. Он проекция своей жизни в ее памяти, а также в памяти многих других людей, его знавших, и проекция эта всегда разная. И теперь Ева может с ним говорить только без слов, при помощи немых, выдуманных ею диалогов, вкладывая в его, несуществующие более уста, слова, которые, как ей кажется, он мог бы сказать, будь у него еще такая возможность.
Воспоминания
Воспоминания неразрывно связаны со временем. Поправлюсь и внесу весьма важную оговорку – они связаны не с абстрактным, безликим, убегающим в необозримую бесконечность недостижимого для нас будущего временем. Они связаны с бывшем некогда конкретным (в тот самый неуловимый миг, на которое оно застряло между прошлым и будущим, обретя наконец неподвижность одного отснятого кадра, выдернутого из контекста целостной пленки, повествующей единую историю склеиванием этих связанных в контексте, но разобщенных в своем горделивом и целостном одиночестве кадрах) прошлым, однако вновь разбитым на разобщенные, но не кадры, как ты, мой дорогой читатель, мог предположить, а уже на отдельные пленки – воспоминания об этом прошлом множества людей, принимающих участие в его творении.
Однако у воспоминаний есть еще один секрет, но это уже секрет другой категории (вспомним о сложности классификации). Тот секрет, о котором я поведал, едва ли бросается в глаза (следовало бы написать «в ум», но, увы – приходиться использовать привычную идиому, не отпугивающую своей бездарной не созвучностью), однако вдумчивый, а значит, и любопытный и внимательный одновременно человек не может не заметить столь искусно замаскированного подвоха (лучшая маскировка иногда состоит в отсутствии таковой), и потому я отнес этот секрет к разряду тайн невнимания. Другой парадокс воспоминаний состоит в том, что их смысл – не в правдивом и реалистичном отображении действительности, но в иллюзии, в способности хотя бы на мгновения усиленной работы мысли и воображения воскрешать в памяти давно ушедшие времена, забытые лица, скрытые широким занавесом прошедшего времени события. И этот парадокс воспоминаний я назову парадоксом восприятия. Надеюсь, что ты согласишься со мной, мой дорогой читатель, в том, что будь воспоминания призваны хранить лишь отпечаток прошлого, они имели бы смысл лишь для истории, но никак не для отдельного взятого человека. Зачем ему этот безликий груз хронологии и фактов, требующих статистической обработки и анализа? Зачем ему этот бессвязный, бессмысленный даже в общности фильм, составленный из отдельных кадров, если он не может силой своего эмоционального посыла перенести его, зрителя, в ту обстановку ушедших от него дней? Или еще лучше – зачем ему это бремя, не вызывающее никаких ощущений кроме тягостного ощущения утраты чего-то существенного, затерянности в заранее обреченном настоящем, а каким еще может быть настоящее без прошлого, а прошлое без будущего, которое не может сжать ось времени, вовсе выбросить несущественные моменты, не может приблизить затерянное в изменчивых годах былое, дать снова заглянуть в него словно в запыленное зеркало и попытаться узреть в нем свое лицо. Нет, прошлое – это оборотень настоящего, настоящего, переставшего быть управляемым, а потому изменчивым и порой совершенно непредсказуемым, причем настоящего иллюзорного, и этой иллюзией нас награждают воспоминания.
Прошлое
Идея воспоминаний состоит в том, чтобы мы, хотя бы и силой мысли и воображения, перенеслись в давно минувшие времена, чтобы пережить все происходившее там с новой силой, чтобы вспомнить самих себя такими, какими мы были в то время. Однако перемещение такое возможно только под самым пристальным надзором запретов, охраняющих наше настоящее от парадоксов, к которым неизбежно привело бы нарушение хотя бы одного из них, – мы не можем творить прошлое, в которое перенеслись, подобно тому, как мы можем творить настоящее или хотя бы будущее (оно еще более иллюзорно, чем прошлое). В какой-то степени будущее не наступает никогда, ведь как правило то, что потом становится настоящим, никогда не совпадает с тем, что мы мнили своим желанным (безликим, абстрактным, невообразимо счастливым) будущим. Мы не можем произносить в нашем прошлом новых фраз. Мы даже не можем совершать новых движений. Прошлое является словно ретушированным кем-то за нас и для нас нашим будущим, перепрыгнувшим временной барьер, но ставшим в результате этого прыжка (теперь мы понимаем, что если кто-то и поработал с нашим будущим, податливым в его рукам, словно разогретая глина, так это время) усложненным, материализовавшимся в бесчисленное множество оккупировавших его деталей. Все что мы можем, это силой мысли и воображения, призвав на помощь память (в отличие от воспоминаний, память является лишь механизмом для запоминания, хотя часто употребляется как их синоним) представлять себя совершающими те же движения, произносящими некогда прозвучавшие слова, и вынужденные оставлять черные невыразительные безликие пробелы там, где память отказала нам воспроизвести во всех доступных ей красках палитры ощущений (я имею в виду память нашей кожи, помнящей прикосновения, память носа, втягивающего приятно щекочущий его пряный аромат; языка, ощущающего на себе тяжесть материализовавшегося вкуса – здесь я намеренно употребляю слово «память» вместо «воспоминаний», хотя сам только что назвал память механизмом, однако сделал я это для того, чтобы избежать бессмысленной путаницы понятий – ведь «воспоминания», скажем, нашей кожи не могут обладать чертами, описанными мною в предыдущей главе).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64