«Возможно»? Если бы одна только тень этих слов запала в его душу, он и в этом случае чувствовал бы себя, как человек, бежавший с острова прокаженных, весь в струпьях, всеми проклятый. Движется среди здоровых людей и отравляет воздух. «Смотрите — он не сумел уберечь наш луч!» — указывают на него пальцами и осуждающе качают головами. «Из-за него мы, может быть, не сможем целоваться», — говорит девушке в голубой косынке ее возлюбленный. «У нас больше нет луча, который нас защищал! По вине этого человека его украли! Украли!» Перед глазами девушки в голубой косынке вырастает гриб атомной бомбы, он повис над миром, словно призрак. Девушка чудом уцелела, но она знает, что отравлена. Она родит не ребенка, а идиота, одноглазого циклопа с множеством конечностей, паука! Паука!«И все из-за этого типа, который не сумел уберечь добрый луч!» — думает девушка. Господи, какое горе! Теперь никто уже не верит, что человеческая мысль достигнет галактик — нет его больше, доброго, прекрасного луча! Никаких галактик. Они превратят его в оружие. Превратят в оковы. Что для них галактики! Для них куда важнее устойчивая валюта тут, на Земле! К чертям галактики — ребячество, и только. Какое горе, какое горе! И во всем виноват он — не сумел уберечь от злых рук наш добрый луч. Луч профессора Трофимова. Эй, прокаженный, каково?Да, так могло бы быть, это могло стать явью, если бы он смирился с «возможно».— Мы найдем профессора и Наталью Николаеву, — твердо сказал Аввакум. «Возможно» он опустил.Девушка в голубой косынке верит ему, она не сомневается, что он доберется до того места, куда запрятали добрый луч.
Быть тогда и поцелуям, и песням, и смеху, тогда она родит красавца богатыря. А сам он, гуляя по улицам, по парку, будет счастлив при виде смеющегося лица девушки.Девушка очень красива, и тем страшнее то, что она в него верит.На голове у девушки голубая косынка. Голубая, как это небо, смеющееся в окне.— Захов, — сказал генерал. Он сделался строгим и сосредоточенным. — Продолжаем работу. Я созываю со вещание, повестка дня: меры по розыску профессора Трофимова. В нем примешь участие и ты!— Благодарю, — сказал Аввакум.На улице, за раскрытым окном, теплый ветерок шевелил листву. Недалеко был сад. Оттуда доносился детский щебет и едва уловимый запах жасмина. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Париж, 22 июля 196… г. Эйфелева башня, гигантский, направленный в небо филигранный палец с вязаной шапочкой наверху. Дома, напоминающие детские кубики, одни выше, другие ниже; прямоугольники зеленых площадей; голубая лента Сены, тут и там перерезанная мостами, — все это поднимается вверх, мчится вверх, угрожающе растет. Потом неприятный шум в ушах, металлический скрежет, но где-то очень далеко. И — легкое, почти неуловимое прикосновение к земле, сознание, что под ногами твердая почва, безумная скачка по асфальту взлетной дорожки и наконец — покой.Аввакум прошелся взад и вперед среди павильонов огромного зала аэропорта, заглянул в мир парфюмерии, книг, бутылок, в мир кукол и шоколада. Купив последний номер «Пари-матч», он поболтал о том о сем с продавщицами конфет, зорко наблюдая за отражением на никеле витрин тех, кто следовал за ним.Наконец он вышел на площадь и подозвал такси.После бесчисленных остановок — красных светофоров, заторов, выносить которые способны только люди со стальными нервами, — после бесчисленных остановок такси повернуло налево, обогнуло площадь Этуаль, положившись на милость судьбы, дало возможность перевести дух на авеню Рапп. После этого опять левый поворот, машина протискивается между шпалерами своих собратьев и скромно останавливается перед почти незаметным входом в отель «Савой». В этом отеле семь лет назад под именем Эдварда Жеромского, поляка из Канады, Аввакум прожил одиннадцать месяцев. Почти год. Специализировался в реставрации античных ваз и мозаики.— Мосье… Эдвард?— Мадемуазель Надин?Он самый, она самая. Кто сказал, что в мире все быстро меняется? Надин немножко пополнела — в ту пору ей еще не было и двадцати лет. Тогда она была горничной, стелила ему постель, а теперь сидит за окошком регистратуры, заполняет карточки, принимает и выдает ключи от комнат.— Я вижу, вам повезло, Надин! С повышением вас! — О да, верно. Мне повезло. — Она улыбается ему,улыбается и окидывает его опытным взглядом. — Боже мой, боже мой! Эдвард! Что с вами стряслось… мой мальчик! Вы так изменились.Изменился, изменился! Еще бы! С чем только не встречался он на своем пути за эти годы! Тут и Ичеренский, и ящур, и инфракрасные очки, и Прекрасная фея. Сто лет, милая Надин, сто лет!— Что поделаешь — бизнес, — говорит Аввакум.— Бизнес? — воспоминания о любви не вытесняют в ней чувства уважения. — О! — восклицает Надин.— Картины, — поясняет Аввакум.— Помню, помню, — говорит Надин. — Ведь вы художник. Тут вам особенно не позавидуешь. Но торговля картинами, как я слышала, приносит немалые доходы.Аввакум кивнул головой. Большие, иной раз очень большие, хотя и не так часто.— Надин, крошка моя, а тот номер, шестой, вы помните?Надин качает головой. Она за свою жизнь бывала в стольких номерах! Но тут же спешит улыбнуться:— Как же не помнить, мосье! Помню! Вам и сейчас хотелось бы получить этот номер, шестой?Больше нет «ее мальчика» — ведь он торгует картинами.— Хорошо бы он оказался свободным, — говорит Аввакум. — Я — консерватор, дорожу старыми воспоминаниями. А вы, моя маленькая Надин?Она говорит, что шестой номер, к счастью, свободен, но на его старые воспоминания никак не отвечает. Вот ключ. Пожалуйста, карточку она потом заполнит, пусть он только поставит свою подпись тут вот, внизу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64