видимо, большинство из тех, кого моральные увещевания не отвращали от вторичного покушения на чужое имущество, только здесь осознавало, что такое лишение свободы, поскольку тут не было и следа поблажек — вплоть до запрещения свидания с женой, — которыми пользовались в других колониях при первой судимости. Здесь изъяснялись на воровском жаргоне, иные и вовсе забывали нормальный язык. Низменные инстинкты тут брали верх; по темным углам старички разбойнички еще блюли моральный кодекс вора в законе, где наберется, пожалуй, несколько вполне человеческих установок, но у стариков уже не было физических сил, чтобы навязать этот кодекс остальным; среднее поколение переняло у них лишь местный фольклор, а самое молодое, получившее обязательное восьмилетнее образование, чихало на все нормы морали, боготворя только рок-музыку; своекорыстие у них на первом месте, холодный расчет и эгоизм лезли из всех пор, стариков они считали жалкими сентиментальными идиотами и, отправляясь «заделывать хату», кроме отмычек прихватывали с собой ножи и обрезы — на тот случай, если хозяева не вовремя вернутся домой. У них были вполне однозначные представления о «лафе»: вельветовые джинсы, ночные рестораны и «Жигули». Окрепшее материально общество вскормило их рослыми, здоровыми. Если старикану либо уголовнику среднего поколения глянется шарфик или перчатки новичка, он их выпросит, выманит или выиграет в карты, а юный молодец просто сорвет шарф с шеи и будет считать своим.В первый же день Виктора основательно пообчистили, несмотря на то что с некоторыми из этих обитателей он сидел еще в колонии для мальков или отбывал предыдущий срок. Он воспринял это как само собой разумеющееся, даже удивился, что взяли не все. Подними он шум, ему наставили бы синяков и пересчитали ребра. Он приготовился к тому, что в ближайшее время придется расстаться и с оставшимися вещами, но совершенно неожиданно его сделал своим помощником начальник бани Черня, в обязанности которого входила также выдача чистого белья.— Следующий! — сказал Черня и глянул в дверное окошечко, чтобы записать фамилию очередного получателя.— Вазов-Войский.— Чего? Вы случаем не в родстве с моряком Вазовым-Войским?— Это мой отец.Черня удивился до крайности. Он сам был из флотских и все еще гордился морской косточкой. Он хорошо помнил в высшей степени строгого, справедливого и принципиального командира и даже в дурном сне не мог представить, что встретится в зоне с его сыном. Черня велел Виктору задержаться после всех, расспросил об отце, выдал новенький комплект белья и предложил служить при бане, так как прежний помощник только что освободился.Черня в этой колонии был белой вороной: с первой судимостью. Как-то здесь работала стройбригада облегченного режима, которую по утрам отвозили на стройку, но после сдачи объекта бригаду расформировали, а бригадира Черню собирались было перевести в другую колонию. Тут-то администрация и предложила ему остаться, как они в шутку сказали, «директором бани». Предложили потому, что были уверены — конторские книги бельевого склада будут содержаться в образцовом порядке, не говоря уже про все, лепившееся вокруг бани: цирюльню, халупу для починки простыней, сапожную мастерскую и другие. Эти «объекты» администрацию не особо беспокоили, но все же опыт показывал, что там обычно находят приют нарушители режима, если «директор» размазня или рецидивист, у которого в зоне много дружков-приятелей.Черня принял предложение с двойственным чувством. С одной стороны, строгий режим — не фунт изюма, с другой, здесь он уже обжился, а «директор бани» в колонии — чуть ли не самая привилегированная должность. И администрация его знает, можно надеяться на внеочередную передачу или встречу с женой, а потом и на досрочное освобождение. Это немало, если тебе еще сидеть и сидеть. Брошу якорь, решил Черня и предложение администрации принял. Если на то пошло, то льготы у него и здесь будут, в соответствии с означенным режимом, разве что тут забор повыше и публика погнилее. Он ни с кем дружбы не водил: карманники без конца повторяли свои байки, злостные хулиганы и прочие насильники были ему физически противны, а убийц он вообще считал психически ненормальными. Людей его круга в этой колонии не было, но и к ним он отнесся бы без особого пиетета, ведь это они, провалившись, потянули за собой и Черню. Статья, по которой его судили, была серьезная: хищение государственного имущества в особо крупных размерах. Кроме того, ему пришили и взяточничество, но тут он виновным себя не чувствовал — скользкие людишки заваливали подарками его жену Нину, так как почуяли, что таким образом можно без особого труда сориентировать мужа в желаемом направлении…Как это бывает с людьми, обладающими большой властью, Черня забыл, что власть его небезгранична. Вскоре вокруг него вились одни подхалимы и проходимцы, которые соглашались с каждым его словом и пели ему «аллилуйю», за что им, в свою очередь, дозволялось отхватывать куски от государственного пирога.На суде выяснилось, что подпевалы загребали намного больше своего шефа, они считали Черню лопухом, оттого и поспособствовали его выдвижению на высокую должность, так как опасались, что назначат кого-нибудь из молодых, энергичных, умеющих и, не дай бог, желающих работать. Лишь в одном они ошиблись: не думали, что Черня так быстро войдет во вкус и разовьет непомерный аппетит.Он готов был признать свою алчность и злонамеренность, но его обвиняли еще и в ограниченности. Это уж было невыносимо.— Что ты там сегодня наплел? — сурово спросил он в «черном вороне», возившем их на суд и обратно, у своего бывшего зама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73