Еще твоя дурацкая выдумка о тренировках в пожарном депо! Надо же…— Но что-то я должен был сказать. Обычно она туда не звонила.— Потому что обычно ты по вечерам бывал дома. Или же она знала, куда ты пойдешь.— В ее поведении ничего особенного нет.— Вам хочется сцен?— Нет, но… Теперь говорить ей не имеет смысла, это надо было делать с самого начала. Если вообще надо было.— Придумай что-нибудь, солги, только не мучай ее!— Ни разу не видел ее, а переживаешь.— Ты ж не показываешь!— Я полагаю, что так лучше. А?Ветер прошелся ко кустам сирени, довершая листопад, и Эрик смахнул ладонью со столика несколько мокрых листьев. Встал, потянулся. И, невзначай повернув голову, увидел окно. На третьем этаже. Второе от угла. Они сегодня вволю на него насмотрелись…В окне горел свет!— Смотри!За белыми занавесками видны были очертания люстры. Лампочек довольно много, но не особенно яркие. Цвет орнаментовки на занавесках нельзя было различить, даже зная, что она зеленая. Что-то вроде плотно нанизанных на стержень кругов.— Черного хода нет, — сказал Виктор. — Она, наверное, заходила к соседям.Это могла быть только одна из тех женщин, кто проходил мимо них по усыпанной гравием дорожке. Но которая?Они все смотрели на освещенный квадрат. За занавесками скользила тень — женщина пересекала комнату между окном и люстрой. Оба молчали, вспоминая фигуры, лица, одежду виденных возле дома женщин и стараясь отгадать, которая из них та, что составляет предмет их долгих поисков.— Пошли? — спросил Виктор шепотом. — Ты придумал, что говорить?Эрик помотал головой. Он оторвал взгляд от окна и уставился на голый куст сирени.— Так придумай!Эрик опять помотал головой.— Я не пойду, — с трудом произнес Эрик. — Мне ей сказать нечего.— Я не ослышался?— Мне не хочется с ней говорить. Я даже видеть ее не хочу. Не пойму, почему я вообще… Любопытство, что ли? Двух матерей у человека быть не может. У меня есть мать. Вот. Хорошая. И что я потом скажу своим детям — которая настоящая? Сказать правду? Солгать? Как лезвие — оба края режутся. Извини… Я пойду, Ивета заждалась.— Послушай!— Ну что? Не моя вина, что я люблю свою мать. И не ее вина, правда? Если мы еще встретимся, прошу тебя, не говори мне ничего об этой женщине. Ладно? Я ничего не хочу про нее слышать. Она меня не интересует. Чужой человек. Вот.— Эрик, мы…— Если я тебе понадоблюсь, приходи к проходной. Домой не ходи, слышишь, это все осложнит.— Ничего, я уж как-нибудь сам…— Не обижайся, к проходной в самом деле лучше. Вот. Ну, я пошел. Поздно. Ивета заждалась. И мать, наверно, волнуется, не спит. Она никогда не ложится, пока я не приду.Захрустел гравий — Эрик уходил.Звуки его шагов удалялись. Дальше, еще дальше.На миг, на фоне освещенной улицы, Виктор увидел силуэт брата, затем тот исчез за углом.Не оглянулся.А в окне по-прежнему горел свет. Теплый, мягкий свет. На глаза наворачивались слезы, но он сдержался. Он неотрывно смотрел на окно, а думал об Эрике, Ивете и об их малышке.«Я никогда не любил! — внезапно с ужасом подумал он. — Ведь я никогда никого не любил! За что мне такое проклятие, почему я не способен по-настоящему полюбить? Кто меня проклял?»Он в отчаянии сел на скамейку, лицом к дому, стоящему в глубине скверика.В окне, втором от угла, все еще горел свет. Глава пятнадцатая Во вторник утром мастер Чапст привез на грузовике обработанные детали книжной стенки и выгрузил их в прихожей. Прислуга в отчаянии позвонила Зайге — что делать, он на нее не обращает внимания, смазывает концы досок какой-то дрянью из всяких там банок и склянок, запах по всему дому такой, что дышать нечем. И потребовал запереть Шерифа, подумать только, боится собак, его сильно искусали в детстве. Иначе работать отказывается. Отвела Шерифа в пристройку, так он теперь воет так, будто с него шкуру спускают, соседи вообразят невесть что.Делать нечего, пришлось отлучиться на часок с работы, ведь от Вилибалда в хозяйстве никакого толку: не умеет он ни гвоздь заколотить, ни туфли себе почистить. Когда надо привинтить розетку, починить пробки или заменить предохранитель в телевизоре, он заводит длинные бесплодные речи о том, что ему необязательно все это уметь, что при комбинате бытового обслуживания должны быть соответствующие службы, как он видел за границей. И упрямо отворачивается, если пришедший по вызову мастер хочет ему показать, как заменить предохранитель, чтобы в следующий раз не оформлять наряд в мастерской, на что времени уходит столько же.Чапст, шестидесятилетний убежденный холостяк, — одежду он, наверное, покупал с запасом в два размера, на случай если сядет после стирки, и костюм на его аскетической фигуре висел, как на вешалке, — показал хозяйке груду досок, не скрывая удовлетворения собственной работой:— Красота, мадам!Какая в досках красота, Зайга не поняла, но что работа, видимо, сделана честь по чести, до нее дошло. Хотя бы потому, что слава отличного мастера следовала за Чапстом по пятам. И потом, он втайне восхищался некоторыми женщинами, и Зайга чувствовала, что является подходящим объектом его поклонения. Рядом с нею Чапст готов был находиться бесконечно долго и по нескольку раз замерять высоту потолка в углах комнаты, где решено было ставить книжную стенку. Он нудно объяснял, на сколько сантиметров и почему с годами может осесть пол.— Я подымусь посмотреть, не надо ли оттуда чего-нибудь вынести, — сказала Зайга.— Верно, верно, мадам! Больше свободного места — быстрее сложим. К послезавтра я хотел бы закончить, послезавтра меня ждут у доцента Энциня.— Я могу прислать в помощь своего шофера, — предложила Зайга.— Нет, нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73