Умер в 1981 году от разрыва сердца. Похоронен недалеко от Амстердама.Его первая, советская, жена говорила знакомым в Москве:– Будь он поумнее, все могло бы кончиться иначе. Лежал бы на Новодевичьем. Все бы ему завидовали.Хачатурян приехал на Кубу. Встретился с Хемингуэем. Надо было как-то объясняться. Хачатурян что-то сказал по-английски. Хемингуэй спросил:– Вы говорите по-английски?Хачатурян ответил:– Немного.– Как и все мы, – сказал Хемингуэй.Через некоторое время жена Хемингуэя спросила:– Как вам далось английское произношение?Хачатурян ответил:– У меня приличный слух…Роман Якобсон был косой. Прикрывая рукой левый глаз, он кричал знакомым:– В правый смотрите! Про левый забудьте! Правый у меня главный! А левый – это так, дань формализму…Хорошо валять дурака, основав предварительно целую филологическую школу!..Якобсон был веселым человеком. Однако не слишком добрым. Об этом говорит история с Набоковым.Набоков добивался профессорского места в Гарварде. Все члены ученого совета были – за. Один Якобсон был – против. Но он был председателем совета. Его слово было решающим.Наконец коллеги сказали:– Мы должны пригласить Набокова. Ведь он большой писатель.– Ну и что? – удивился Якобсон. – Слон тоже большое животное. Мы же не предлагаем ему возглавить кафедру зоологии!В Анн-Арборе состоялся форум русской культуры. Организовал его незадолго до смерти издатель Карл Проффер. Ему удалось залучить на этот форум Михаила Барышникова.Русскую культуру вместе с Барышниковым представляли шесть человек. Бродский – поэзию. Соколов и Алешковский – прозу. Мирецкий – живопись. Я, как это ни обидно, – журналистику.Зал на две тысячи человек был переполнен. Зрители разглядывали Барышникова. Каждое его слово вызывало гром аплодисментов. Остальные помалкивали. Даже Бродский оказался в тени.Вдруг я услышал как Алешковский прошептал Соколову:– Да чего же вырос, старик, интерес к русской прозе на Западе!Соколов удовлетворенно кивал:– Действительно, старик. Действительно…Высоцкий рассказывал:"Не спалось мне как-то перед запоем. Вышел на улицу. Стою у фонаря. Направляется ко мне паренек. Смотрит как на икону:«Дайте, пожалуйста автограф». А я злой, как черт. Иди ты, говорю…Недавно был в Монреале. Жил в отеле «Хилтон». И опять-таки мне не спалось. Выхожу на балкон покурить. Вижу, стоит поодаль мой любимый киноактер Чарльз Бронсон. Я к нему. Говорю по-французски: «Вы мой любимый артист…» И так далее… А тот мне в ответ: «Гет лост…» И я сразу вспомнил того парнишку…"Заканчивая эту историю, Высоцкий говорил:– Все-таки Бог есть!Аксенов ехал по Нью-Йорку в такси. С ним был литературный агент. Американец задает разные вопросы. В частности:– Отчего большинство русских писателей-эмигрантов живет в Нью-Йорке?Как раз в этот момент чуть не произошла авария. Шофер кричит в сердцах по-русски: «Мать твою!..»Вася говорит агенту: «Понял?»Рубин вспоминал:– Сидим как-то в редакции, беседуем. Заговорили о евреях. А Воробьев как закричит: «Евреи, евреи… Сколько этот антисемитизм может продолжаться?! Я, между прочим, жил в Казахстане. Так казахи еще в сто раз хуже!..»Нью-Йорк.Захожу в русскую книжную лавку Мартьянова. Спрашиваю книги Довлатова и Уфлянда – взглянуть. Глуховатый хозяин с ласковой улыбкой выносит роман Алданова и тыняновского «Кюхлю».Удивительно, что даже спички бывают плохие и хорошие.В Лондон отправилась делегация киноработников. Среди них был документалист Усыпкин. На второй день он исчез. Коллеги стали его разыскивать. Обратились в полицию. Им сказали:– Русский господин требует политического убежища.Коллеги захотели встретиться с беглецом. Он сидел между двумя констеблями.– Володя, – сказали коллеги, – что ты наделал?! Ведь у тебя семья, работа, договоры.– Я выбрал свободу, – заявил Усыпкин.Коллеги сказали:– Завтра мы отправляемся в Стратфорд. Если надумаешь, приходи в девять утра к отелю.– Навряд ли, – произнес Усыпкин, – я выбрал свободу.Однако на следующий день Усыпкин явился. Молча сел в автобус.Ладно, думают коллеги, сейчас мы тоже помолчим. Ну а уж дома мы тебе покажем.Долго они гуляли по Стратфорду. Затем вдруг обнаружили, что Усыпкин снова исчез. Обратились в полицию. В полиции им сказали:– Русский господин требует политического убежища.Встретились с беглецом. Усыпкин сидел между двумя констеблями.– Что же ты делаешь, Володя?! – закричали коллеги.– Я подумал и выбрал свободу, – ответил Усыпкин.Лет двадцать пять назад я спас утопающего. Причем героизм мне так несвойственен, что я даже запомнил его фамилию – Сеппен. Эстонец Пауль Сеппен.Произошло это на Черном море. Мы тогда жили в университетском спортлагере. Если не ошибаюсь, чуть западнее Судака.И вот мы купались. И этот Сеппен начал тонуть. И я его вытащил на берег.Тренер подошел ко мне и говорит:– Я о тебе, Довлатов, скажу на вечерней поверке.Я, помню, обрадовался. Мне тогда нравилась девушка по имени Люда, гимнастка. И не было повода с ней заговорить. А без повода я в те годы заговаривать с женщинами не умел.И вдруг такая удача.Стоим мы на вечерней поверке – человек шестьсот. То есть весь лагерь. Тренер говорит:– Довлатов, шаг вперед!Я выхожу. Все на меня смотрят. Люда в том числе.Тренер говорит:– Вот. Обратите внимание. Взгляните на этого человека. Плавает как утюг, а товарища спас!«Пока мама жива, я должна научиться готовить…»Критик П. довольно маленького роста. Он спросил, когда мы познакомились, а это было тридцать лет назад:– Ты, наверное, в баскетбол играешь?– А ты, – говорю, – наверное, в кегли?Александр Глезер:– Господа: как вам не стыдно?! Я борюсь с тоталитаризмом, а вы мне про долги напоминаете!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13