И вот он лег на снег — впервые за полвека с лишком жизни своей. В бревенчатую волокушу запрягли целый табун татарских коней, колокол укрыли попонами, увязали вервием.Калита глядел из оконца верхних сеней, не понимая еще, почему медлят кмети. В сени заглянул боярин, свой, московский, Добрыня Редегин. Разводя руками, сокрушенно молвил:— Нельзя, княже! Народ в улицах, не пущают! До ночи б потерпеть!Калита гневно нахмурил чело. Однако, скрепив сердце, промолчал. Подумал, медленно склонил голову:— Пожди до ночи!Боярин обрадованно заспешил на двор. Калита отошел от окна. Что-то давнее, бешеное, братнее, колыхнулось в нем. Колыхнуло и сгасло. Начинать резню в улицах, стойно Шевкаловой рати, вовсе не стоило.Мягкий сиренево-серый день за слюдяными оконцами мерк, угасал. Сизое небо приметно стемнело, сгустилось над белоснежной светлотою зимних полей. Дрогла сторожа, постукивая сапогами и древками копий, похлопывая рукавицами. Ждали запряженные кони, и город ждал, угасая и утихая на холоде. Трезвели головы горожан: противу своего князя не одюжить! Робкие начинали отай расходиться, исчезать в серых сумерках подступающей ночи. Князей не защитили своих, дак уж колокола не защитить!Смеркалось. Истоньшавшие облака поредели, открывая ночное небо в крупных голубых, безмерно далеких и холодных звездах.Калита ждал. ГЛАВА 72 Настасья весь этот день сидела с больной свекровью, Великая княгиня Анна лежала тихая, с словно уже неживым ликом. Только по редкому движению ресниц чуялось, что она еще жива.— Матушка, не надобно ль чего? — заботно прошала Настасья.Анна медленно поворачивала голову на тонкой высохшей шее, шептала хрипло:— Ничего не нать, доченька!Замирала, вновь опуская ресницы. Изредка прошала!— Пить!Настасья с помочью сенной девки сама поворачивала свекровь — та была уже невладимая, — обтирала, переменяла сорочки.О полден Анна зашевелилась, открыла глаза. Спросила тревожно:— Что это?Обмануть ли умирающую?— Да так, ратные тамо… — неуверенно пробормотала Настасья.— Скажи… правду! — с тяжким отстоянием выговорила Анна. И Настасья, оробев, прошептала:— Колокол увозят, матушка!— Колокол? — словно эхо повторила свекровь, верно еще не понимая, что происходит.— Колокол?! — повторила она, возвысив голос. В полумертвом лике просквозила прежняя воля, даже руки с долгими восковыми перстами, холодные, почти уже неживые руки умирающей на мгновение дрогнули, сжались в немом и тщетном усилии, приподнялись и упали вновь.— Торопитце князь Иван! Не дает умереть! — прохрипела она с горькою ненавистью. Смолкла, трудно глотая. Попросила: — Дай воды!Напившись, долго лежала, отдыхая.— Что ж Костянтин-то? Отдает… безо спору?— Матушка! Подеять-то ничего нельзя, московляне во гради! — жалобно возразила Настасья.— Все одно. Не сын он мне больше, — непримиримо прошептала умирающая.— Василий, тот бы, может… — Не кончила. Вопросила погодя: — Сам, поди, народ утишал?— Народ? Какой народ? — смешалась Настасья.— Не лукавь! Знаю своих тверичей, весь город прибежал давно… Вот как захотел унизить! — продолжала она с отдышкою. — Мало ему… смертей мало ему, говорю! Господи, ты веси грехи человеческие! Почто… Почто бы тебе… Неисповедимы пути твои, Господи! И на мне грех гордыни… О сю пору простить не могу! С тем и отойду, верно…Долгая речь измучила ее. Анна вновь закрыла глаза, чело ее покрылось испариной. Настасья бережно, тонким льняным платом, смоченным в уксусе, отерла лоб и щеки свекрови.— Спаси тя Христос, доченька! — прошептала та тихо-тихо. Добавила: — Повести мне, когда… Когда повезут со двора…— Хорошо, матушка! — вымолвила Настасья, склонясь над свекровью, и невольные горячие слезы упали на холодные руки умирающей. Анна почуяла их, слабо пошевелила перстами — погладить сноху, да не сумела поднять руки. Не отворяя глаз, промолвила:— Поплачь, поплачь, доченька! Тебе еще долго жить! Внуков поднять… Тверь… Колокол воротить с Москвы! То-то радости будет! Поплачь, Настюша, мне так хорошо…На сей раз свекровь не шевелилась и не баяла более часу. «Не умерла ли?» — забеспокоилась Настасья. Но вот та открыла глаза и первое вопросила:— Увезли?— Нет еще, матушка. Девки баяли, до ночи станут ждать. Смердов сошло ко двору — страсть! Не выпущают их…Слабый намек улыбки осветил лицо Анны.— Повести мне, когда… Засну — разбуди! — тихо потребовала она.Близился вечер. Анна то задремывала, то вновь требовательно взглядывала на невестку, и та сама уже отвечала:— Нет еще, матушка! Ждут!Константин заглянул было в горницу матери.— Отдал… колокол? — тяжко спросила Анна, подымая ресницы. Константин смешался, потупил очи.— Уйди, — потребовала она. Сын вышел на цыпочках, растерянно глянув на Анастасию. Анна поискала взглядом Настасью, потребовала:— Московка придет — не пускай! При гробе зреть ее не хочу.Помедлив, пожалилась:— Вижу уже плохо. В тумане все. И тебя тоже. Подойди! Так, тута вот сядь. Не повезли еще?— Нет, матушка.— Вечереет.— Да, вечереет уже.— Чую. Скоро повезут.Она вновь и надолго замолкла.Взошла девка, запалила свечи в серебряных свечниках. Вдвоем с Настасьей перевернули и освежили уже почти неживое тело. Девка ушла.Вечер сник, за узкими окнами покоя наступала ночь. У Настасьи кружилась голова, только сейчас она вспомнила, что не ела и не пила, почитай, с самого заранья. Она встала, налила себе брусничного квасу, выпила. Стало немного легче. Заметив, что свекровь дремлет, выглянула на сени — прошать, что деется на дворе. Когда воротилась, Анна лежала, широко открыв глаза, и смотрела не мигая.— Матушка! — позвала Настасья.Анна трудно перевела взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140