Конь, рванув, вымчал из ручья и стал, отфыркиваясь и отряхиваясь всею кожей, словно собака. Тогда и он поднялся, стянул, уже не чуя холода, рубаху и порты (даже поблазнило, будто без одежи стало теплее), выжал, одел, отжал и перемотал по-годному онучи и, влезши в полусухой, к великому его счастью, зипун, погнал коня.Конь шел хорошею рысью. От его шкуры — видать было в темноте — валил пар. На первой твердой прогалине он соскочил с саней и побежал рядом, согреваясь на ходу. У чернолесья, не останавливая коня, взвалил опять на сани и так повторял каждый раз, как попадала просохшая дорога. Ноги стали вроде отходить, и в плечах уже не сводило судорогою.Он все ж таки и издрог, и устал, и был рад-радешенек, завидя в поредевших стволах дерев луг с черными на вечерней синеве островатыми шапками остатних осенних копен. Вскоре показалась и поскотина. Где-то вдали брехнула собака. Он вытащил жерди из прясла, провел коня, задвинул опять, хлестнул и, вскочивши на ходу в сани, резво покатил по хрусткому подстылому насту к темному нагромождению обтаявших соломенных кровель, где редко-редко мигал в волоковом оконце трепещущий огонек светца.У Силантьева двора пришлось-таки поколотиться в ворота. Кто да кто? Глупая баба долго не могла взять в толк; плохо слыша, никак не спускалась с крыльца. Наконец-то расчуяла, отперла. Он завел коня, привязал, кинул хозяйского сена — свое все снесло со саней водою, — вслед за бабою ступил в жилое тепло избы. Спросил:— Деинка Силантий дома ле?Бабы, что пряли, любопытно уставились на него. Не вдруг отмолвили:— Уехадчи!— Ай будет?— Должен подъехати!Он сел на лавку, отдыхая и вполуха слушая бабий сорочий толк.— Лезай на печь! — предложила хозяйка, и он не заставил себя упрашивать. Только на глиняном горячем лежаке, где от его одежи тотчас повалил пар, он понял, как недолго ему было нынче пропасть в лесу, и начал понемногу согреваться.В избу зашло двое мужиков и тоже прошали Силантия. Мужики уселись прямь загнеты, и ему был хорошо слышен весь ихний разговор, где поминались Москва, Тверь, какие-то князья и бояре.— Отъехали Окинфичи на Москву! — сказал один из мужиков громко.— Ай князь нас под себя заберет? — спросила одна из баб, подымая круглые любопытные глаза от прялицы и не переставая пальцами быстро-быстро ссучивать льняную куделю.— Какой князь! — снисходительно отозвался старший из мужиков. — Слышь, Ляксандру за батюшкой вослед в Орде задавили!— Да уж слыхом-то слыхали, еще по осени баяли, а все не знай, верить, не знай — нет! — возразила глупая баба.Он поглядел на баб с презрением и вздохнул. Из печи вкусно пахло щами. Остро захотелось есть, и он пожалел, что не захватил с собою хоть пареную репину, что ли… Потом от печного тепла он стал задремывать. Вполсна учуял, что бабы, понизя голос, гуторят про него и про его матку: «Младшего, вишь, не от свекра ли и родила!» «Добро, кабы от дедушки!» — подумал он, уже не обижаясь на баб: что с них и взять, полоротых!Он уже и совсем было заснул, когда в избу вошел наконец припозднивший Силантий. Бабы засуетились. Хозяйка потянула горшок со щами на стол. Сказала, кивнув в сторону печи:— Паренек-то сомлел!Силантий, подойдя к припечку, толкнул его в бок. Он вздрогнул; все еще просыпаясь, по-детски тер кулаком глаза.— Сидай к столу!— Благодарствую! — степенно отозвался он, слезая с печи, и, отдавая поясной поклон, присовокупил: — А только я с нужою к тебе, деинка Силантий! Ченца надо, мниха какого альбо попа. Батя помер. Дедушко наш.За столом охнули. Бабы враз затормошили его:— Почто ж не сказал-то, анделы! Не сказал-то пошто!Его усадили за стол, дали ложку, отрезали хлеба.— Ты поснидай, поснидай! Да и ночуй! Из утра поедете вон с Силантием вместях!— Нет! — ответил он. — Малый там у меня один и скотина.— Матка, поди, доглядат! — возразила было хозяйка.— Матки нету. Третий день глаз не кажет! — отмолвил он, приканчивая щи.— Ох вы, родимые! — запричитали теперь уже все бабы. — Да как же жить-то будете? Да горемышные вы сиротинушки!— Побегай оттоль, побегай! — решительно подсказывала хозяйка. — Хошь и к нам в Загорье перебирайсе!— Не! — отмотнул он головою, облизав ложку и вставая из-за стола. Сурово, по-взрослому, рек: — Выдюжим. Набегалиси.Он вновь в пояс поклонил хозяину с хозяйкою, сказал:— Спаси Бог за хлеб, за соль!Натянул зипун и примолвил, берясь за шапку:— Дак ты, деинка Силантий, не забудь, привези ченца!— Што ты, малой! Не сумлевай! Из утра беспременно — всё брошу! Духом примчу! К пабедью али так к паужину сожидай!Хозяйка кинулась с гостинцем. Приняв печево, он опять воздал поклон, запоясал туже зипун и натянул шапку.Уже когда вышли за порог, он остерег хозяина (не хотел баять при бабах):— Ты, деинка Силантий, повезешь ченца, дак на Манькино займище правь. Ручей разлило — страсть! Я даве едва коня не утопил!Ночь уже вошла в полную силу. Медленно мерцали звезды. Молодой месяц только-только выплывал из-за тонких туч. Конь дремал, свеся голову. Охлопав коня по шее, он начал запрягать. Силантий вынес беремя сена, уложил в сани. Пошел открывать ворота, примолвил:— В Манькином займище по ночам, слышь, водит, не заблуди, тово!— Ладно, деинка, конь-от дом почует — дойдет!В темноте, почти ощупью, он прыгнул в сани и подобрал вожжи. Скоро приблизился луг с оставшими копнами и прежняя поскотина. Он ощупью отокрыл, ощупью задвинул заворы и, вновь взвалясь в сани, устремил в лесную чащобу, в сумрак и ночь.Конь рысил, пофыркивая и сторожко внимая лесным шорохам. Представив себе, как братишка сидит сейчас недвижимо перед мертвым дедушкой, глазенки в слезах, и как обрадует его возвращению и гостинцу, он ощупал дареный калач за пазухою и улыбнулся в темноте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140