Он был гигантского роста, у него было покорное, давно небритое, с рыжей растительностью, лицо. Он поклонился, звякнув шпорами.
— Да, герцогиня, это Гиннерих, необыкновенно верный человек! — неожиданно крикнул принц Фили, вскакивая со стула. Он одной рукой обхватил своего адъютанта за бедро, и, согнувшись, весь сияя, улыбался ему снизу вверх, точно обезьянка у подножья немецкого дуба. Вдруг он вспомнил о чем-то другом.
— А вас видели, герцогиня. Знаете, это нехорошо с вашей стороны, что вы гуляете с другими людьми, а не с нами.
— Что вы хотите сказать, ваше высочество? — спросила герцогиня.
Фридерика пояснила:
— И притом с человеком, который, может быть, не вполне заслуживает такой чести.
— С государственным преступником, ваша светлость, — любезно прибавил Перкосини.
Принцесса Фатма произнесла тонким, нежным голоском:
— С опасным субъектом, герцогиня.
Дамы Палиоюлаи и Тинтинович тихо взвизгнули. Их мужья подтвердили с убеждением:
— Очень опасным субъектом, герцогиня.
Она была искренне изумлена.
— Доктор Павиц? Это была случайная встреча. Он производит впечатление добродушного, довольно тщеславного человека.
— Ах, нет!
— Страшно наивного для его возраста, — докончила она. — Это то, что называют «верующей натурой», как мне кажется.
— Да, это…
Фили ребячески засмеялся. Остальные члены общества серьезно переглянулись.
— Простите, герцогиня, это божественно.
— Мой милый, это не божественно, — поправила его высокая, бесцветная супруга.
— Этот Павиц, ваша светлость, наш опаснейший революционер. Он подстрекает наш добрый народ, он хочет прогнать нас. Он хочет, чтобы мы окончили свою жизнь в изгнании или на гильотине.
Она говорила кислым тоном, исключающим всякое противоречие.
— Если ваше высочество убеждены в этом… — сказала герцогиня.
— Это так.
— Тогда надо было бы поговорить с ним. Впрочем, он уже сидел в тюрьме, это я нашла великолепным. Вы могли бы посадить его опять.
— Если бы это теперь было возможно.
— Да в этом, конечно, и нет необходимости. Он не совершит никаких насильственных поступков, он набожен.
— Потому что он нуждается в духовенстве.
— Такой лицемер! — воскликнул Фили. — Он заодно с ие-зу-итами.
— Ваше высочество, позвольте, — нежным голосом сказал Перкосини. — Спрашивается, насколько важным следует считать этого господина. Несомненно, его легко было бы успокоить небольшим количеством денег.
— В этом я сомневаюсь, — сказала герцогиня.
— Деньгами! — возмущенно крикнул Тинтинович. — Палкой!
— Палкой, хотели вы сказать, барон! — крикнул Палиоюлаи.
Их супруги сладко спросили:
— Ведь вы его уже раз поколотили? Если его высочество хочет этого, сделайте это еще раз. Не правда ли, Евгений! Не правда ли, Максим?
— Ах, это вы тогда совершили экзекуцию! — сказала герцогиня. — Скажите, пожалуйста, господа, нет ли рядом с домом доктора Павица аптеки, где можно получить перевязочный материал? Я спрашиваю так, между прочим.
Оба растерянно вытаращили белки глаз, разинули рты и показали свои челюсти, точно два больших, темных щелкунчика. Герцогиня с досадой размышляла: «Чего ради я волнуюсь из-за этого Павица? Но глупость всех этих людей заставляет меня принять его сторону». После неловкой паузы принцесса тягуче заговорила:
— Нет, я считаю невозможным устранять все жалобы с помощью палки. Но они должны быть устранены В ближайшем будущем я думаю открыть народную столовую. Я уже отдала барону Перкосини относящиеся к этому распоряжения.
Камергер поклонился.
— В следующую среду опять начинаются наши вязальные вечера у Dames du Sacre Coeur. В субботу очередь за молодыми девушками. Прошу помнить это, mesdames. Народ получит суп и шерстяные куртки, это мое твердое решение. Затем, духовная пища. Мы теперь, конечно, католики…
— Конечно, — громогласно подтвердил фон Гиннерих.
— Тем не менее я думаю, что мы можем основать библейский кружок. Вы усердно ходите с подписными листами в пользу церкви Примирения во имя Фридерики, messieurs Палиоюлаи и Тинтинович. Не забывайте барона Рущука; эти евреи умеют давать.
Будущие крупье закатили белки глаз к небу.
— А празднества? — спросила принцесса Фатма, неожиданно появляясь близ освещенного стола.
— Где же благотворительные празднества, дорогая Фридерика? Какой-нибудь базар, рождественские ясли — ведь вы это так называете, не правда ли? Беата Шнакен будет продавать куклы; она восхитительно одевает кукол. У меня будет турецкая кондитерская. Mesdames Палиоюлаи и Тинтинович…
— И бал! — попросила madame Тинтинович.
Фатма огорчилась.
— О, нет, бала не надо!
Она беспомощно заковыляла на своих коротких ногах к Фридерике Шведской и неуклюже бросилась ей на шею.
— Милая, пожалуйста, не надо бала!
Принцесса успокоила ее.
— Дорогая, я тоже против танцев. Я даже хочу побудить директора полиции закрывать кабачки в девять часов вечера. Затем я думаю подействовать на женщин, чтобы они перестали ездить на велосипедах, а вместо этого варили варенье, что я нахожу более нравственным. Вообще безнравственность должна прекратиться. Вот, кажется, и все. Или я что-нибудь забыла?
Никто не собирался что-либо добавлять.
— Как хорошо, дорогая герцогиня, что вы навели меня сегодня на это. Социальный вопрос должен, наконец, перестать существовать, — закончила принцесса, заметно раздраженная.
Супруга турецкого посланника шумно ударила себя в пышную грудь, и на лице ее выразилось удивление.
— Я не понимаю, чего вы так хлопочете. Вы слишком неопытны. Послушайте, что сделал мой муж, когда был пашой в Малой Азии. Христиане пришли с полей, с ними были и правоверные, и всем им было нечего есть, и они были страшно раздражены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75