— Быть может, это наша последняя встреча».
— Одну минуту, — шепнула она, выходя из экипажа.
Она хотела сказать:
— Я относилась к тебе завистливо и враждебно, потому что ты будешь жить, а я осуждена. Я была труслива, и ко всему этому я обокрала тебя. И все-таки, Виоланта, верь моей честности!
Она начала и запнулась.
— Уже? — пробормотала она. — Он здесь. Ты видишь его?
В глубине сада прохаживался, вихляя бедрами, господин в белом фланелевом костюме. Сделав пять-шесть шагов, он останавливался и топал ногой. Его тросточка со свистом прорезывала воздух, сбивая справа и слева цветы на клумбах: красные чашечки гелиоса носились вокруг его головы. Статуя Флоры, заграждавшая дорожку, получила такой толчок от его элегантного плеча, что зашаталась на своей подставке. Увидев герцогиню, Пизелли подбежал, грациозно поклонился и самодовольно и милостиво улыбнулся, выпятив свою выпуклую, туго обтянутую грудь.
— Вот и я, — повторял он. — Герцогиня, я позвонил себе эту вольность. Зачем ваша светлость увезли от меня моего дорогого друга? Я, бедный, совсем осиротел.
Герцогиня оставила их одних. Пизелли иронически расшаркался.
— Да, да, дорогой друг! Сюда, в тихую деревню, приходится, значит, отправляться, чтобы поймать вас. Птичка улетела, и едва можно было узнать, куда. Я еще вовремя поспел, она еще не проболталась? Но теперь прогулке конец.
Она опустила голову. Вдруг она почувствовала на своей руке его судорожно сжатый кулак.
Она видела, как выступила жила на его лбу, и каким диким стал его взгляд. Его кадык, вздувшийся вместе со всеми шейными мускулами, показался ей ужасным и чарующим. Он свистящим шепотом приказал:
— Идем! Мой экипаж ждет. Ты поедешь домой, будешь слушаться, работать и молчать, негодяйка!
Из дому вышел лакей: герцогиня просила пожаловать к столу. Они последовали за ним.
— Это тебе не поможет, — шептал он сзади у ее шеи. — Мы поедем сегодня же ночью. То, чего ты заслуживаешь, ты получишь.
Она беззвучно молила:
— Завтра утром, прошу тебя!
Он пожал плечами.
После обеда они молчаливо сидели за чаем. Мягкая ночь словно приглашала медленно и глубоко дышать и так же жить — тихой, тонкой, доброй жизнью. Герцогиня мечтала о Венеции и о дворце, обвеянном такими ночами. Пизелли тщетно показывал ей свое тело во всех поворотах и положениях. Бла непринужденно повторяла:
— Серьезно, Виоланта, мы должны сейчас ехать.
— Но почему?
— Я скажу тебе… Орфео приехал по поручению главного редактора Трибуны… Два редактора заболели, несколько в отпуску… Я нужна для важного дела…
— Ты прощаешь, Виоланта? — уезжая спросила она, бросая на нее необыкновенно глубокий взгляд.
Парочка молча ехала под дубами; с их верхушек сочился лунный свет. Он погружался, словно серебристая девичья душа, в мягко прислушивающееся озеро. Большие звезды пронизывали мрак своим сиянием, большие плоды пропитывали его ароматом. Пизелли чувствовал себя тяжко оскорбленным невниманием герцогини.
«Прежде, — думал он, — она просила меня прислониться к камину и дать смотреть на себя. А теперь, когда я так изящен и любим всеми женщинами, я уже не кажусь ей достаточно прекрасным. Ха-ха, я рад, что ее касса пуста и что вот эта боится. Какая из этих двух женщин мне собственно ненавистнее?»
Альбано лежал за ними, кучер был пьян; Пизелли убедился, что он задремал. Он пыхтел, беспомощный от бешенства.
— Эй, ты! — вдруг крикнул он, и его элегантное плечо толкнуло Бла, как раньше Флору. Она медленно отвернулась; он крикнул: — Ты думаешь, что это уже все?
— Нет, этого я не думаю.
Она покорно глядела на мрамор его лица, несокрушимо благородный даже в ярости. Он ломал ей кисти рук.
— Ты хотела сказать это, сука! Если бы мне не повезло и я не предупредил тебя, ты предала бы меня.
— Никогда! Никогда! — задыхалась она, и ей стало холодно при мысли, что она все-таки чуть не сделала этого.
— Заставить простить себе пустую кассу, разыграть пай-девочку, немножко поплакать, а меня тихонько стряхнуть, отречься от меня: этого хотела ты. Дура, ты думала, что можешь провести меня! Что, поймал я тебя?
Пытка обессиливала ее, она опять попробовала отвернуться. Он тотчас же выпустил ее руки и схватил ее сзади за шею. Он давил долго и с силой, совершенно вне себя от ее покорности и молчания. Вдруг лунный свет скользнул по ее профилю: он был совершенно синий Он разжал руки; она упала в угол, почти без сознания. «Фуй, предательница!» — крикнул он. Он набрал слюны и плюнул своей возлюбленной в лоб. После этого он почувствовал приятное удовлетворение и закурил папиросу. Наконец, она заговорила едва слышно, еще с трудом дыша:
— Почему ты не покончишь со мной! Будь милосерд!
И так как он насмешливо молчал, она прибавила:
— Разве ты не видишь, что я люблю тебя?
Он передразнил ее прерывающийся шепот:
— Ведь я принадлежу тебе! Разве ты не чувствовала только что моих объятий? Будь счастлива, мое сокровище!
— Ты принадлежишь мне! — сказала она явственнее. — Я не была бы даже счастлива этим. Я должна принадлежать тебе: я жажду погибнуть от тебя, — понимаешь ли ты это? Я хотела бы принести тебе себя в жертву бесповоротно, так, чтобы от меня ничего не осталось. Я с отчанием ищу, что у меня еще есть, чтобы дать это тебе, чтобы еще раз ощутить сладострастие жертвы. Но уже все твое. Мою душу ты истрепал совершенно, так что для второй жизни от нее уже ничего не осталось. Убей теперь и остаток моего тела! Моя жизнь была твоей, возьми теперь и мою смерть!
Он с усмешкой пожал плечами. Бла плакала, глядя широко открытыми глазами на белое от луны поле. Над ним мчались облака, точно сонм теней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75