Мы нищие, матушка, будь доброй, помоги нам!
Она бросила им золотые монеты. Они упали одна за другой, сверкнув в тени арки, точно пламя, языки которого метнулись вверх, до самых глаз этих странных существ. Они повалились на землю, катаясь один на другом, с зловещими шутками, звоном ножей и хриплыми звуками. Безобразный казался сильнее, но красивый боролся бесцеремоннее и захватил большую долю.
«Полубог, — думала герцогиня, — пока он остается статуей. Он показывает лишь изредка, что живет, и притом, как животное».
Они сосчитали оба свою добычу, молча и смиренно. Тибр клокотал. Издали донесся свист, три коротких ноты; он повторился. Наверху, по улице Цирка, вдруг пробежало несколько неясных фигур. Герцогиня пыталась смеяться; она слегка дрожала.
— Все в порядке. Теперь кого-то убивают. В реку его! Как душно, я едва дышу!
Наверху, в черной высоте, несколько раз подряд сверкнула молния, красная и грозная.
— И это было предвидено! Впрочем, — эти разбойники, говорящие о распарывании животов, точно о глотке воды, со мной ведут себя очень почтительно. Может быть, даже еще больше? Скоро они кончат считать? Надеюсь, у меня хватит храбрости. — Она резко спросила:
— Значит, вы хотите за меня пойти на войну?
— Мы любим тебя, матушка, мы умрем за тебя. Дай еще золота! На водку, матушка!
Она дала, нетерпеливая и разочарованная.
— Бояться нечего; речь идет все только о деньгах.
Наконец, отуманенные счастьем, почти размягченные им, они пришли в восторженное состояние.
— Как ты прекрасна, матушка!
— Как ты велика, твоя голова исчезает в башне, в которой ты заточена. Мы знали, что это башня. Сначала это было похоже на арку, но теперь мы видим, что это башня. Заметь это себе, Лациз, мы скажем это дома.
Красавец хрюкнул. Он грубо выкрикнул:
— Матушка, где твои волосы?
Другой подхватил:
— Твои волосы! Дай их, — где они?
Она почувствовала, что теряет самообладание, и подумала о зверях, которые видят, как бледнеет их укротитель.
— Теперь идите домой, — приказала она и сейчас же прибавила, неувереннее и слабее: — Вы идете?
Оба дикаря ползали на коленях, шаря и пыхтя.
— Да, да. Мы все придем освободить тебя. Но дай свои волосы.
Они протягивали руки, но не осмеливались проникнуть под арку. Без стены и решетки она была для них замкнута магической линией.
Герцогиня овладела собой. Она гневно и с силой воскликнула:
— Сию минуту уходите!
Они встали, посмотрели друг на друга покорно и печально и скользнули в сторону. Один обернулся:
— Хорошо, матушка, мы слушаемся тебя.
И они медленно погрузились во мрак.
Она смотрела вслед им. Вдруг, не размышляя, она сказала:
— Вернитесь!
Она решительным движением распустила волосы. Она держала их в руках, они выскальзывали из них, тяжелые и длинные. Вдруг она вспомнила Кукуру. «Это заключительный эффект, — подумала она. — Что за комедия!».
В следующее мгновение она сказала: — И все-таки! — и бросила странным существам свои черные косы, как раньше свое золото. Они уцепились за них губами и зубами. Герцогиня смотрела на них, побледнев, откинув назад голову, точно с высоты башни, с которой, по верованиям этих существ, свешивались ее волосы.
— Теперь идите!
Ее голос едва проник в отуманенные парами чувственности головы. Она почувствовала себя побежденной этой сценой, которой не обдумала. Она вглядывалась в темноту, растерянная и почти слепая от внезапного страха. Она была близка к тому, чтобы позвать на помощь. — Почему? — спросила она и созналась себе: — Потому, что мне стыдно. — При этом она чувствовала, что не хотела бы быть лишенной этой странной торжественности.
Она топнула ногой:
— Идите!
Они зашатались, испугались и исчезли. Она ждала, отвернувшись, пока останется одна. Наконец, она почти бегом, поправляя по дороге волосы, достигла своей кареты. Она бросилась в угол и закрыла глаза, полная диких образов, от которых у нее кружилась голова. Спустя некоторое время ее палец нашел в углу века слезу.
У кардинала она рассказала все, холодно и наглядно. При этом все происшедшее отлилось для нее в определенную форму; она дополнила его черточками, которых ему недоставало. Эти черточки были жестоки, и герцогиня, рассказывая о них, улыбалась еще сдержаннее. Когда она созналась, что дала им свои волосы, ее бросило в жар. Она быстро прибавила, что дикари зубами вырвали у нее большие пряди. Так как они в то же время от яростного пыла кусали себе руки, по волосам у нее текла кровь. Ее голос звучал совершенно равнодушно. Бла на миг почувствовала сомнение в ней, Кукуру было не по себе.
Дома в своем винограднике, над душистой тишиной весеннего сада, она дрожала при воспоминании об этой ночи.
— Кто были эти странные существа? Люди и друзья, нашедшие дорогу ко мне и не имевшие другого значения, чем другие люди и другие друзья?
— О, нет, то, что я видела тогда, было частицей моей души, незаметно отделившейся от меня, красной, теплой и бьющейся. Перед моими глазами она двигалась и играла в чудесную игру, в маскарад, пугающий и чарующий.
Она остановилась и улыбнулась себе самой.
— Это я должна была сказать им в среду! Но ты всегда останешься девочкой на утесе в море, — всю твою жизнь, маленькая Виоланта. С monsieur Henri ты издеваешься над богом и мировой историей, а потом ложишься на берегу своего озера и грезишь с папоротниками и ящерицами.

Ей не мешали грезить.
В вечер после ее удивительного рассказа монсеньер Тамбурини оставался у кардинала дольше обыкновенного. Его преосвященство был возбужден и заинтересован; он приблизил несколько монет к свету лампады с тремя подсвечниками и смотрел поверх их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75