– Джессалин, скажи, ты наконец решила, на какой день лучше назначить нашу свадьбу?
– Ах, Кларенс… – Джессалин заставила себя повернуться к нему лицом. Она боялась, что даже в темноте он увидит, как она несчастна.
– Мне казалось, что ты так же, как и я, хочешь поскорее начать нашу совместную жизнь.
– Ах, Кларенс… Мне так неловко перед тобой. – Джессалин коснулась его напрягшейся руки. – Ты мой самый лучший друг, и я люблю тебя: Но теперь я понимаю, что это совсем не та любовь, которая тебе нужна. Не та, которая связывает мужа и жену. Я…
– Другими словами, ты хочешь мне сказать, что передумала?
Джессалин тяжело вздохнула.
– Прости.
– Понятно. – Кларенс отвернулся и крепко сжал руками чугунные перила. Его голос прозвучал спокойно и веско. – Ваши долги в Лондоне и Ньюмаркете растут, хотя мне известно, что ты всеми силами пыталась скрыть истинное положение вещей и от меня, и от бабушки. Но так не может продолжаться вечно, Джессалин. И что же тогда? Стать гувернанткой? Или компаньонкой у какой-то капризной старухи с бесчисленными болячками и кучей вонючих собачонок?
Джессалин вспомнила о своей авантюре в воксхолльской ротонде и невольно хихикнула.
– В случае чего я всегда могу под вымышленным именем поступить в цирк.
Кларенс резко повернулся к ней.
– Ты что, смеешься надо мной?
– Нет-нет, Кларенс, что ты. Прости.
«Вот и все, что я могу ему сказать, – подумала она. – Прости, прости, прости…» В груди тлела тупая, неослабевающая боль. Джессалин попыталась освободиться от нее, глубоко вздохнув. Но это не помогло.
– Я совсем не в таких стесненных обстоятельствах, как ты пытаешься представить, – сказала она. – До весны мы как-нибудь перебьемся, а потом переедем в Энд-коттедж, чтобы бабушка могла дышать морским воздухом. Затем, если Голубая Луна поправится, мы снова поедем в Эпсон на дерби. Победитель получит тысячу фунтов. Кларенс рассмеялся резким, неприятным смехом.
– Надо еще победить! О Господи, Джессалин… – Он нервно потер переносицу. – Я люблю тебя. Я люблю тебя уже много лет. Все, чего я достиг в этой жизни – место в парламенте, дом на площади Беркли, приличное состояние, близкое получение титула, – всего этого я добивался, чтобы стать достойным тебя. – Теперь его голос звенел. – Джессалин, я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Джессалин закрыла глаза. Он ее близкий друг, а она невольно причинила ему боль. Мысль об этом была невыносима.
– М-может быть, мне просто нужно еще немного подумать, – пролепетала она и тотчас же поняла, что это всего лишь трусливая отговорка. Но в ту минуту она была просто не в состоянии говорить серьезно.
Рука Кларенса до боли сжала ее плечо.
– Сколько? Сколько времени тебе нужно, чтобы ре шить, хочешь ты выйти за меня замуж или нет. Джессалин открыла глаза. На лице Кларенса отражалась целая гамма чувств – и обида, и отчаяние, и проблеск надежды. Она знала его с шести лет. Они были друзьями. Они были…
– Просто еще немного, Кларенс. Пожалуйста. Дай мне подумать до весны, как мы и планировали.
Маккейди… Лорд Сирхэй к тому времени уже будет женат на богатой наследнице. И, может быть, ей удастся до тех пор смириться с этой мыслью. Хотя… О Господи, как же можно смириться с таким?
Кларенс отпустил ее руку и поправил галстук, словно приводя себя в порядок после вспышки несвойственных ему эмоций.
– Надеюсь, ты все же хорошенько поразмыслишь над тем, что я тебе сказал, Джессалин. Видимо, тебе трудно преодолеть характерный для многих женщин страх перед таким ответственным шагом. Это пройдет. Потом ты и сама поймешь, что я был прав.
Джессалин, обрадовавшись, что ей удалось успокоить его, вновь почувствовала угрызения совести. Кларенс легонько потрепал ее по щеке.
– Подумай о том, какую жизнь я могу предложить тебе и твоей бабушке. А еще лучше – подумай о том, как сильно я тебя люблю.
Джессалин посмотрела в серьезные глаза Кларенса, и боль, мешавшая дышать, усилилась. Теперь она стала просто невыносимой.
Хоры и высокий алтарь церкви святой Маргариты в Вестминстере украшали огромные кусты живых золотистых хризантем. Солнечные лучи, проникая сквозь витражи, чертили на каменном полу причудливые красно-сине-желтые узоры. Гости сошлись во мнении, что более удачного дня для свадьбы и быть не могло.
Невеста у алтаря в платье из бело-серебристых кружев казалась ослепительно красивой. Длинная фата была расшита сотней жемчужин. Жених в синем фраке с длинными фалдами и соломенного цвета брюках смотрелся не хуже. Из-под шелкового цилиндра на плечи волной спадали длинные темные волосы. В ухе сверкала золотая серьга.
На торжественный завтрак после церемонии были приглашены практически все, кто обладал в Лондоне хоть каким-то весом. Но на самом венчании присутствовали только самые близкие друзья семьи Гамильтонов. Мужчины завидовали жениху, отхватившему такое приданое. Женщины, все как одна, мечтали оказаться на месте невесты. Но по совсем другой причине. Все пятьдесят избранных приглашенных заняли свои места.
Однако в церкви оказалась еще одна гостья, которую, правда, никто не приглашал.
Она стояла сбоку, спрятавшись за колонной и двумя высокими коваными подсвечниками. До самой последней минуты она не верила, что свадьба состоится.
Джессалин и сама не знала, что ее привело в церковь, ибо зрелище это доставляло ей нестерпимые мучения. Глядя на витраж с изображением распятия, она молча молилась. «О Господи, я хочу умереть. Пожалуйста, сделай так, чтобы я умерла».
Голос священника раскатисто звучал под каменными сводами.
– Объявляю вас мужем и женой.
Маккейди Трелони, двенадцатый граф Сирхэй, даже не взглянул на свою законную супругу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140