Мокасин висел здесь, во всяком случае, с ночи — он был весь пропитан росой. Бернар осмотрел подошву. Да, это мокасин одного из Бернье. Вероятно, сыновья выследили Одиго по приказу отца, может быть, шли за ним по пятам, как только он покинул их дом.
Одиго переночевал на старом месте и утром вернулся на тропу. Втянул воздух носом: пахло дымом. Под деревом, где висел мокасин, горел костер — и никого поблизости… Внезапно затрещали сучья, и маленькая фигурка, со звериным проворством выскочив из засады, приникла к его ногам. Вой, плач, стенанья…
Корчась на земле, обнимал его колени младший сын Жака Босоногого — Жюль.
— Сеньор! — рыдал мальчуган. — О сеньор!
И больше от него ничего нельзя было добиться.
Бернар поднял мальчика на руки и отнес к своему дубу. Держа его на руках, забрался наверх, уложил вестника на мох, кое-как успокоил. Из коротких отрывистых ответов Жюля Одиго уяснил себе, что творится в деревне. Солдаты позволяли себе все, что подсказывали им разнузданность и бесстыдство, рожденные долгими лишениями. С чисто крестьянской обстоятельностью мальчик перечислил, сколько и у кого забито коров, овец, свиней, кур, сколько разбито винных бочек, сколько сожжено овинов и риг. Выложив все, Жюль как-то сразу отошел.
— А Эсперанса? — с тревогой спросил Бернар.
Хитрая усмешка проглянула на бледных губах Жюля.
— Одела дерюгу, замазала лицо сажей, сгорбилась, — сказал он и плутовски подмигнул сеньору. — Как старуха стала.
Совсем осмелев, осмотрелся с любопытством и восхитился:
— А мы в гнезде!
Дома тихий, покорный и незаметный, мальчик точно переродился. Весь день бегал, прыгал, щебетал и неутомимо напевал тоненьким голоском, пока не обнаружил нору барсука. Спросил с большим интересом:
— А барсук — он что думает про людей?
— Что они злые духи, — ответил Бернар.
— А какие он видит сны?
— Барсучьи.
— А на каком языке говорит?
— На лесном.
Думал-думал, наконец, глубоко вздохнул и сказал:
— Я хотел бы с ним подружиться. Он не ругается, не кричит и не дерется. И у него в норе всегда тепло и сколько хочешь еды. Я бы носил ему орехи…
Бернар смотрел на этого бедного деревенского жаворонка, и сердце его сжималось.
Вечером Жюль не хотел уходить. С отчаянием он терся беловолосой головой о куртку сеньора и повторял:
— Барсук ко мне привыкнет… Не гони!
На следующее утро лес снова был разбужен его тоненьким голоском. А вечером Бернар с удивлением почувствовал, что ему трудно расставаться с мальчиком.
Но еще через день Жюль не пришел, и Бернар не находил себе места.
В десятый раз подошел он к потушенному костру и застал на этот раз Эсперансу. Девушка, держась обеими руками за голову, раскачивалась и стонала. С трудом ему удалось вырвать у нее несколько слов. Секунду Бернар стоял в оцепенении, потом быстрыми шагами пошел вперед. Девушка спешила за ним. За пять часов они не обмолвились ни словом, как тени, пересекли лес и вышли к виноградникам.
Одиго почти бежал, он двигался так, словно был в полной безопасности. Они вошли в деревню. Аркебузер, поивший лошадь у колодца, с изумлением оглядел их и хотел что-то сказать, но лицо Одиго, его стремительная походка остановили солдата. С разинутым ртом он долго глядел им вслед. Потом вскочил на коня и помчался в замок.
Не обращая внимания на женщин и детей, пугливо уступавших ему дорогу, Бернар вошел в дом Жака. От тлевших в очаге углей исходил красноватый свет, в котором темнели силуэты людей, толпившихся в помещении. Старухи бормотали молитвы, женщины причитали и плакали.
Перед вошедшими расступились, и Одиго подошел к столу. На столе лежал Жюль. В бледных пальцах мальчика теплилась свеча. Вокруг с неподвижными лицами стояли братья. Отец в углу стучал топором — обтесывал доски для гроба.
Одиго нагнулся и поцеловал холодный лоб мальчика. Потом встретился глазами с отцом Ляшене. Сельский кюре, глядя Бернару прямо в глаза, сказал:
— Они изловили его в лесу и допытывались, где вы скрываетесь. Ни слова — вы слышите? Ни слова не вырвали у него палачи!
Дверь распахнулась, и в дом вошли егеря Оливье и трое солдат. Отец Ляшене возвысил голос:
— Дурным христианином назову того, кто не решится обличить и покарать жестокосердных убийц!
— Прекрати, поп, — резко сказал рослый егерь, — не то ответишь за подстрекательство. Мальчишку постегали за вранье. Кто знал, что он такой мозгляк? А вот ты ответь нам без промедления: где укрывается преступник Одиго, осужденный за дезертирство указом короля?
Тогда Одиго выступил вперед.
— Сейчас ты получишь ответ, убийца детей!
Егерь выхватил из-за пояса пистолет и прицелился в Бернара. Эсперанса, которая оказалась у него за спиной, с необыкновенной ловкостью толкнула его под руку — прогремел выстрел, в пороховом дыму что-то сверкнуло на лету, раздался сухой удар — и егерь, сделав шаг вперед, ничком упал на пол. Томагавк, пущенный рукой Одиго, разрубил ему лоб выше переносицы.
— К оружию, французы! — громовым голосом крикнул Одиго, на которого бросились аркебузеры.
Деревня точно ждала этого сигнала. Жак Бернье топором разбил голову одного из солдат, другим удалось выскочить из дома, но они были мгновенно смяты бегущей навстречу толпой. Похоже, что все это было заранее подготовлено — с такой быстротой разыгралась трагедия небольшого конного отряда.
Женщины воплями призывали к мести, в руках мужчин вдруг оказались вилы, топоры, багры, колья… страшным оказался взрыв мужицкой ярости! Аркебузеров поодиночке ловили в домах, на улице, на сеновалах, на конюшнях и убивали на месте. Небольшая кучка солдат сумела вывести неоседланных лошадей, тогда на крыше дома Бернье появилось двое, они присели на колени, натянули луки… все было кончено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65