Тамара ничего не отвечала — не могла, а Валя, услышав из-за двери не сразу прозвучавшее, угрюмое: «Входите!» — робко, неуверенно толкнула дверь. Президент сидел за столом в излюбленной позе первооткрывателя своего собственного письменного стола. Валентина смущенно двинулась вперед.
— Садитесь! — буркнул президент. — У вас ко мне есть вопросы?
— Да, — заторопилась, скованно присев на стул, Валентина. — Это касается наших отношений с «Плейбоем»… Они…
— Они тут совершенно ни при чем! Не выдумывайте! Сегодня не первое апреля! — резко перебил ее президент. — С ними вообще все в полном порядке!
Он внезапно поднял глаза и обвел Валентину рассеянным и равнодушным взглядом. Зачем она пришла сюда?..
— Мы могли бы встретиться в воскресенье на том же самом месте в парке, — сказал Тарасов. — Вместе с детьми. Часов в двенадцать. Идет?
У президента наметились серьезные кадровые перестановки… Он не столько стремился к недостижимому идеалу — это ведь полная бессмыслица и абсолютно несерьезно! — сколько излишне часто горевал об упущенных навсегда возможностях, о неиспользованных шансах и подсчитывал в срочном порядке пока еще ему остающиеся.
— Идет… — прошептала Валентина.
Она пришла сюда ради одного этого своего коротенького слова. Она знала, что оно будет произнесено… И обязательно будет задан подобный вопрос…
Теперь оставалось только придумать, что сказать Юльке по поводу выражения лица шефа… Президент решил по-своему разрулить ситуацию.
Результат имеет силу приговора.
* * *
Дома Настя сразу же, раздев Сашку и сбросив шубу и сапоги, стала рыться в столе. Визитка нашлась очень быстро: она валялась сверху, прямо на расчетных книжках за квартиру, свет и телефон.
— Как мы давно с тобой не виделись! — говорила Сашка у себя в комнате любимому медведю. — Что ты тут без меня делал? Играл с мамой?
Настя взяла визитку в руки. Игорь Сергеевич Буркалев… Три телефона и два адреса… Ну что ж, Игорь Сергеевич… Пришла пора нам познакомиться поближе… Холодная, жесткая, русская зима очень располагает и подталкивает к таким новым знакомствам.
Настя во многом винила себя. Она не научилась вести хозяйство, не могла наладить свой дом, она слишком сильно ревновала, она ничего не понимала в постели… Вот, наверное, это главное. И не научилась до сих пор…
Только ее обвинения в свой адрес — самый верхний, тонкий пласт, как слабая, гнилая от дождей, желто-бурая осенняя простыня листьев на земле.
Внизу прячется черная, просыревшая грязюка, плотная и слежавшаяся. Там собака и зарыта… И эта тарасовская собака, глубоко закопанная от досужих, чужих, наглых глаз, — его собственная вина и ответственность перед женой.
Настя безуспешно пробовала отучить себя перечислять и вспоминать все его многочисленные прегрешения, потому что это нехорошо и нельзя валить все на других, когда ты сама тоже виновата. Но, помимо ее воли, память то и дело упрямо, настойчиво возвращала ее в прошлое. И когда накатывала эта девятибалльная штормовая волна обид, бороться с ней сил у Насти уже не находилось. А если честно, она не очень пыталась ей сопротивляться. Она даже радовалась ее обвалу, шуму и грохоту, в котором так четко звучали суровые обвинения мужу.
Она ревновала его? Да, поскольку он бегал за каждой юбкой и к любой прилипал глазами! Она плохо устроила дом? Так это опять же его вина! Разве можно пригласить в квартиру женщину моложе шестидесяти?! А постель… Ну это было слишком болезненным, назойливым воспоминанием… Но и, здесь она ни в чем не виновата. Она старалась не один год избавиться от заклеенной трещины на разбитом стекле — ведь вставить новое уже не удастся! — от давящей, настырной, не стирающей детали памяти, не желающей умирать. От нее не удерешь к родителям, эту память не разорвешь на клочки и не сунешь, проходя мимо, в мусоропровод…
Постоянно навязчиво загоралась лампочка ночника в спальне, в который раз выхватывая из темноты ненужные, лишние подробности, о которых давно неплохо бы забыть. Но никак не забывалось.
Потому что каждая ночь была точной копией предыдущей, подтверждающей одно: постель — это страшное пыточное место, куда можно попасть только по большой дурости и полной неопытности.
До Артема у Насти не было ни одного мужчины.
И она по наивности считала это своим большим несомненным достоинством. Она рассчитывала на любовь и умудренность Артема. И просчиталась во всем… Ладно, опыт, в конце концов, дело наживное. Но любовь… Она не приобретается, не хранится до поры до времени в тайниках и не передается по наследству.
Первая ночь с Артемом стала для Насти тяжким испытанием. И выплеснуть свое отчаяние на других она не могла. Было стыдно… Ну как расскажешь о таком даже матери?.. Близких подруг у Насти не водилось. Все ее знакомые по школе и по институту, прознав о ее великом отце, мгновенно резко делились на две категории. Одни начинали заискивать, рабски смотреть в рот, что было противно до отчаяния, а вторые начинали ее отчаянно ненавидеть. Поэтому Настя жила одиноко и печально, хотя, как это ни странно, улыбчато и приветливо. И люди вокруг думали: «А что ей не смеяться, дочке такого человека? Кому еще, как не ей, радоваться жизни?» Она ежедневно подтверждала эти мысли.
В ту их первую ночь боль разорвала ее на части, невыносимая, тяжкая, нескончаемая боль… Ей казалось, что боль не кончится никогда… И эта первая проклятая брачная ночь станет для нее последней, потому что после этого уже ничего невозможно…
Они с Артемом выдержали все нормы и традиции прошлого, дождались свадьбы-трафаретки, белого платья и черного костюма, идиотических воплей страдающих от горечи гостей, машины с лентами… Дотерпели до свадьбы… Зачем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85