Вот такой он, наш Папаша.
После этого дернули еще по сто грамм, но мне уже не досталось. Кира тоже обделили, и он пошел спать. Леха от выпитого да пережитого пришел в необыкновенное волнение и стал нервно допытываться:
— Ребята… ребята, вы мне скажите… вот это все… это что, настоящая война?.. Я думал… нет, понимаете, я был уверен… в общем, мне казалось, что будет игра… ну, такая игра, знаете?.. и что война — это фигурально… А тут… кровь, мертвые, гранатометы… мы, наверно, тут все с ума сошли, да?..
Вокруг костра стало тихо, как ночью на кладбище. Все ждали, кто первый ответит ему. Заговорил Февраль. Тот самый Февраль, который плачет под музыку автоматных очередей, псих и маньяк, по словам Сереги. Я, конечно, Сереге тогда не поверил, но Февраль действительно был странный. Похож на тихий омут, в котором… много всякого-разного водится.
— Игра? — переспросил он с нехорошей оттяжкой. Мне стало не по себе, как будто холодный ветер забрался за шиворот. — Ты сказал — игра?..
— Ленька! — попытался осадить его Святополк, но безуспешно.
Февраль его не слышал. Он сейчас, наверное, вообще ничего не слышал, кроме себя, и в упор, со злым прищуром смотрел на Леху. Тот поежился, но взгляда тоже не отводил.
— Я тебе расскажу, что это за игра, в которую мы тут играем, — почти с угрозой пообещал Февраль. — Я вот в нее играю с шести лет, можешь себе представить? Нет? Ну так слушай. И не говори потом, что не слышал.
Февраль начал рассказывать. Я включил диктофон,
— Это ты правильно сказал, что мы тут все сумасшедшие, — холодным, мертвым голосом говорил он. — Это она, сука-война, сделала нас такими. Та самая твоя игра… Мне было шесть лет. С матерью ехали на автобусе, долго ехали, в другой город, наверно…
Он говорил, глядя в темноту леса Я догадался, что он видит все это перед собой, ясно видит до сих пор то, что случилось лет пятнадцать— шестнадцать назад. Да не просто видит, а снова становится тем шестилетним мальчишкой, пережившим ужас Может быть, он рассказывал это в отряде и раньше, но слушали все равно внимательно, напряженно…
По разбитой асфальтовой дороге через лес катит старый пригородный автобус. Пассажиров много, все места заняты. Дорога почти пуста. Из-за поворота выскакивает черная машина с затемненными стеклами и обгоняет автобус. Мальчишка, сидящий у окна, дергает мать, показывая на нее. В ту же секунду автобус резко тормозит, пассажиров вминает в спинки передних сидений. Кто-то вскрикивает, кто-то вываливается в проход, кому-то разбило лоб о поручни. Впереди, за кабиной водителя, пульсируют неестественно яркие, желто-красные клубы огня. Пламя лижет стекло кабины, будто готово сожрать и автобус. Мальчишка, захлебываясь ужасом и восторгом, не чувствуя боли, кричит: «Она взорвалась! Мам, она взорвалась!» Мать поднимается с пола и рукой испуганно утирает ему кровь из носа. Теребит, повторяя: «Где болит? Где болит?» У самой одна рука висит плетью. Мальчишка смотрит через переднее стекло, глаза открываются еще шире: никакого пламени там уже нет. Черная машина цела и невредима, стоит на дороге в нескольких метрах перед автобусом. Из нее выходят четверо черных людей. На головах у них черные маски, в руках автоматы. Они жестом велят водителю открыть двери. Мальчишка успевает только придушенно пискнуть — мать быстро, почти беспощадно одной рукой заталкивает его под сиденье. Страшным шепотом наказывает молчать и прикрывает сумками, С пола через щель, замирая от ужаса, он смотрит в проход. Видит две пары ног в тяжелых ботинках. Черные люди резкими голосами велят всем выйти из автобуса. Пассажиры цепочкой тянутся к дверям, черные их подгоняют. Мальчишка не хочет отпускать мать, просовывает в щель руку, хватает ее за платье. Она лихорадочно отцепляет его руку, заталкивает обратно под сиденье. Автобус пустеет. Одна пара ног в тяжелых ботинках медленно прошагивает из конца в конец и уходит. Мальчишка отодвигает сумки и осторожно вылезает в проход, на корточках подбирается к окну возле задних дверей, выглядывает. Черные выстраивают пассажиров в линию возле автобуса. Автоматы направлены на людей. Те, поняв, начинают кричать. Крики обрываются автоматными очередями. Пули с гулким громом впиваются в бок автобуса, мальчишка в страхе зажмуривается и вжимается в сиденье.
Когда гром стихает, он сползает на пол и высовывается из дверей. Люди вповалку лежат на дороге. Мальчишке становится смешно — взрослые играют, устроили кучу-малу, притворяются. Черные уже ушли, они садятся в свою машину. Мальчишка слезает со ступенек и тихонько подбирается к лежащим. Они не шевелятся, не издают ни звука, у них страшные пустые лица с открытыми глазами, в которых ужас. Мальчишка подползает к матери, она лежит в середине. Он зовет ее, тянет за руку. На груди в платье — дыры, вокруг них расплывается красное. В ногах у нее валяется бумажный листок. Мальчишка готов зареветь в голос, но в этот момент взрывается кабина автобуса. Черные, уезжая, выстрелили по нему из своей машины. Грохот ошеломил мальчишку, отбросил в сторону, ударил о землю. Пламя взрыва накрыло половину лежащих людей. Мальчишка встал на четвереньки, потряс головой, внутри нее гудело. В руке у него был зажат бумажный листок. Мальчишка умел читать по слогам. На листке крупными кривыми буквами написано слово «СВОБОДА». Он еще не знал, что означает это страшное слово, но крепко запомнил его…
—… Потом мне рассказывали: когда меня нашли, я сидел на дороге и рвал на клочки какой-то листок бумаги. Меня отвезли в больницу, а оттуда забрала бабка. Они все долго ничего не говорили мне, думали, я ничего не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71