— Ты надолго уезжаешь, мама? — невинно поинтересовалась она, но я-то заметила, что вначале дочь покосилась на Адама.
Лишь только примешь какое-нибудь решение и последовательно начнешь его осуществлять, как тебе тут же вставляют палки в колеса. Я пошла к Уле и выложила ей все начистоту, заставив прежде поклясться, что она не обмолвится ни словом моим домашним. И попросила, чтобы она зашла к ним и проверила, как они без меня живут.
— Прости, ты на сколько дней едешь? — невинно спросила Уля. — Ведь уезжая на Кипр, ты не побоялась Тосю оставить одну. Теперь она уже не одна...
Вот именно! Эта Уля ничего не поняла! Пока Тося была одна, я могла быть в ней уверена. А теперь Адам оставался один. И Уля могла бы быть полюбезнее и пригласить его, чтобы он, горемыка, не шлялся одиноко посвету в мое отсутствие. Потому что Тося найдет себе какую-нибудь компанию. А мне бы хотелось, чтобы Адасик не искал себе никакой новой компании.
Остапко заехала за мной утром. Выяснилось, что мы поедем через Вроцлав, потому что у нее там дела. Во Вроцлаве она высадила меня в старой части города, которая оказалась необыкновенно красивой. Я сидела в одиночестве над тарелкой вполне съедобной жратвы, ожидая, пока она решит свои важные вопросы.
Она прибежала, запыхавшись, через три часа. Я успела купить у торговавших на площади мужиков брелки, изготавливаемые глухонемыми: одного металлического мишку, одну Эйфелеву башню и одного маленького рыцаря, — Ты что, сдурела? — Остапко взглянула на мои безделушки с отвращением.
Если бы ей пришлось здесь в одиночестве коротать три часа, она бы тоже кое-что приобрела. Как же иначе я могла объяснить, что вношу свой вклад в развитие их брелочного бизнеса, если они глухие?
Мы сели в машину и поехали. Остапко вела уверенно, даже пила сок за рулем, но разговаривали мы мало, потому что она все время болтала по мобильнику. По-немецки, я в этом языке ну совсем ни бум-бум. Конечно, за исключением Hande hoch. Но она, как назло, этих слов не произносила. Проехав с комфортом два часа от Вроцлава, мы сделали остановку возле последней в Польше автозаправки. Остапко залила полный бак бензина, и мы отправились в дамскую комнату привести в порядок свои туалеты, потом зашли в продовольственный магазин купить какой-нибудь провизии, потому что неизвестно, сколько придется торчать на границе, затем направились в бар подкрепиться. Сели, поехали. Лес. Огни, шоссе. Вдруг Остапко спросила:
— Ты видела гномов?
Мне стало не по себе. Нельзя нервировать водителя. А водитель тем более не должен выводить из равновесия пассажира, то есть меня. Но самое главное — он не должен нервничать сам.
— Где? — сказала я безмятежно.
— Там были!
— Много?
— Много, я не считала.
Все оказалось куда хуже, чем я предполагала. На шоссе не было ни души, хоть все глаза прогляди. Впереди, на каком-то расстоянии, маячили два красных огонька. И с чего мне, собственно говоря, взбрело на ум с ней ехать?
— Есть хочешь? — спросила я миролюбиво.
— Вот, снова!
— Что снова? — Я старалась не выдать голосом дрожи.
— Ну, гномы! — возмутилась Остапко.
— Соку хочешь? — протянула ей пакетик.
— Ты видела? — нервно воскликнула она. — А теперь видела??
— Конечно, видела. — С сумасшедшими не спорят. Как же я вернусь назад из этого Берлина? Наверное, оттуда ходят какие-нибудь поезда? В кошельке у меня, кроме десяти тысяч, только шестьсот злотых.
— Хороши, правда? — Голос Остапко звучал спокойно.
— Прелесть! — подтвердила я.
— Тебе нравятся? — Остапко отвела взгляд от шоссе и посмотрела на меня с укоризной.
— В общем-то ничего...
— А я их терпеть не могу!
Господи, только бы доехать без неприятностей!
— У тебя есть сигареты? Может, купим, остановимся еще раз?
Я была согласна на все. Только немного дрожали ноги. Лучше бы я поехала с Адамом. Ему не мерещатся гномы.
— Ты что молчишь?
— Я?
Обратно на поезде, и только на поезде, лишь бы добраться до Берлина, все остальное уж как-нибудь образуется.
— О, давай остановимся здесь. — Остапко затормозила. В лучах света дальних фар стали видны олени, Будды, глиняные вазоны и тысячи пластиковых гномов.
— Гномы! — Моя радость не знала границ.
— Так я же тебе говорила, они по всей трассе стоят вдоль шоссе. — Остапко снова посмотрела на меня с упреком.
Мы подъехали к границе. С правой стороны стояли в очереди фуры, слева — легковые машины. Остапко пристроилась посредине.
— Ты что делаешь? — одернула я Еву, потому что к нам уже бегом направлялись какие-то мужчины.
— Я не знаю, где мне встать.
— Как это?
— Я не знаю, какая у меня машина: легковая или грузовая.
Мне стало дурно. Я-то знаю, где сижу — в легковой, большой, шикарной машине марки «Вольво». Но не знаю, где, по ее мнению, сидит Остапко.
— Наверное, все-таки это грузовая, — прошептала Остапко.
Я старалась держать себя в руках.
— Почему эта легковая машина может стать грузовой?
— Потому что здесь есть клетка для перевозки собак, понимаешь?
Господи, помоги!
— Это не твоя машина?
— С чего ты взяла! — Остапко совсем разнервничалась.
Впервые слышу, что не ее.
— Клетки не видно, — сказала я ей тихо.
— Может, она в багажнике?
— Ну, может. — Не хотелось ей перечить.
— Ой, нет. — Остапко решительно зарулила влево. — В этой очереди я стоять не буду. Встану там, где легковые, Ну да. Пусть встает, кончится тем, что нас подстрелят, ведь не напрасно у них оружие. Мы пересекли границу. Никто не стрелял. Я обменяла все деньги на марки. Может, сапоги куплю Тосе или по крайней мере эти полотнища для пилы.
Мы въехали в Германию. Я бросила взгляд на надпись крупными буквами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67