Преступное братство разорвало братские узы и начало жить, не обращая внимания ни на совесть, ни на понятия. Каждый действовал сам по себе, делая то, что ему вздумается. Как тот футбольный хулиган, которому нравилось пускать в ход нож.
Новая поросль напоминала злобных детей, не ведающих, что они творят. В профессиональном мире Френсиса никогда не было ничего привлекательного, но теперь все вдруг начали превращаться в маленьких фашистов-мафиози, готовых, лишь взглянув на тебя, выдрать тебе ноздри. По утверждению Френсиса, то же самое произошло после прихода Тэтчер и с тори. Как перестало существовать понятие «воровская честь», так годы правления Тэтчер с корнем выдернули ту самую честь у старой партийной гвардии. Вот почему, согласно Френсису, старомодные, настоящие преступники, аналог некоторым представителям старой гвардии тори, начали выглядеть честными и благородными личностями. Они могли украсть шесть «рейндж-роверов» из-под носа их обеспеченных хозяев, могли отравить собаку, чтобы добраться до управляющего банком и ключей от сейфа, могли причинить людям боль или носить при себе оружие, если того требовала необходимость, но они никогда не разбили бы ребенку голову железным прутом, чтобы посмотреть, как хлещет кровь. Войди чистым – выйди чистым – таким был девиз старомодных злодеев. Заглянув в некоторые дела из тех, чем Френсис занимался в последнее время, я поняла, что он имел в виду. Ему не было нужды ходить на фильмы Гринуэя или Тарантино: все это он видел ежедневно.
Когда я указала, что налицо двойной стандарт, Френсис лишь ответил:
– Преступники, они разные…
И тем не менее он чуть краснел, получая на Рождество корзины с лакомствами из «Хэрродса» или ящики виски прямо от производителя с маленькими белыми прямоугольниками, на которых значилось «От Тинкер-белл и "Теней"» или «От Свободной свиньи». Мы догадались, что означало последнее: «Свободная свинья», потому что Френсис спас его окорок от длительной отсидки. Или, возможно, ее. Френсис давно рее не был тем молодым, удачливым адвокатом из Сити, за которого я выходила замуж.
Я точно помню, как он изменился, мой муж. В тридцать три года, когда, как и у всего Сити, дела у него шли лучше некуда, причем работал он, можно сказать, в белых перчатках. И выглядел соответственно: длинное черное пальто, клетчатый шарф, черные кожаные перчатки, брюки из дорогой шерстяной ткани, начищенные до блеска туфли, чуть длинноватые волосы – до воротника полосатой рубашки. По утрам рабочих дней, если встать у выхода из станций подземки «Мургейт», «Темпл» или «Бэнк», мимо тебя проходили сотни таких вот мужчин, неспешным шагом направляющихся к своим офисам. Именно это и сказал мне Френсис тем вечером. Мы посидели в его клубе, а потом он предложил мне пройтись по Пиккадилли, вместо того чтобы брать такси. И вот на той самой прогулке и сказал мне, что решил сменить направление своей профессиональной деятельности. Собрался заняться совсем другой практикой и отказаться от мечты стать когда-нибудь владельцем «моргана», маленькой яхты и квартиры на Антибе. Пришло время, заявил он, не только брать, но и отдавать.
Я не знала, что и думать. Вообразила, что нам предстоит жить в нищете. Неразумно, конечно, но, учитывая мое происхождение, я не могла понять, что снижение нашего дохода будет относительным. Гонорары все равно останутся приличными, уровень жизни – высоким, и ежегодно Френсис будет зарабатывать достаточно денег, чтобы ни один член нашей семьи ни в чем не знал отказа. Не понимая всего этого, я пришла в ужас, страшно рассердилась, вышла из себя. Впервые в нашей семейной жизни, прямо на Пиккадилли. Чем шокировала нас обоих. Из нежной и покорной жены превратилась в мать-тигрицу.
– Ты мог бы посоветоваться со мной, – выплюнула я. – В конце концов, страдать придется нам обоим… Или мое мнение не в счет?
Он остановился напротив здания Совета по искусству, где тогда Пиккадилли упиралась в Гайд-парк, посмотрел на здание, потом на меня.
– Мы не будем страдать, если, конечно, ты не считаешь страданием отсутствие «моргана». Если б нам грозили страдания, я бы обязательно посоветовался с тобой. А в вопросах карьеры… я бы никогда не позволил себе вмешиваться, если б ты захотела заняться чем-то другим.
Он совершенно меня не понимал.
– А как насчет денег? – выкрикнула я.
На его лице отразилось недоумение.
– Как-нибудь обойдемся.
– Обойдемся? Обойдемся? – Меня охватила паника. – Я не хочу обходиться. Я уже наобходилась. Так наобходилась, что едва не сдохла. О нет. Я хочу… я хочу. – И тут я увидела его лицо, встревоженное, испуганное, и замолчала.
Мы действительно жили на разных планетах. Говоря «обойдемся», он имел в виду, что на все необходимые расходы денег нам, безусловно, хватит. В моем лексиконе слово «обойдемся» означало совсем другое: жить впроголодь, перебиваться с хлеба на воду, довольствоваться самым малым.
– Я не собираюсь как-то усложнять тебе жизнь… – Действительно, такого он не мог и помыслить.
Я взяла под контроль бьющую меня дрожь, собрала волю в кулак, чтобы вернуть связность речи:
– Работа в мире искусства оплачивается плохо. – Я по-прежнему злилась, но уже пыталась рассуждать более здраво.
– Но имеет другие плюсы, – заметил он.
– Мы не можем рассчитывать на мои заработки.
– Не думаю, что до этого дойдет. – Он улыбнулся. – Эта работа для души.
А потом мы вновь стали друзьями и двинулись дальше. Я поняла, что действительно перешла в другую категорию, другой социальный слой. Теперь я знала, что ни при каких обстоятельствах мне больше не придется беспокоиться о куске хлеба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92