Теперь он король — и Катерина будет его королевой.
Он сбросил с себя камзол и тонкую шелковую сорочку. Его раздробленное отражение маячило в разбитом зеркале, но Кайлок не смотрел туда: темное желание овладело им — при взгляде в зеркало он увидел бы, как стекленеет и меркнет его взор, и не узнал бы себя. Он вынужден был утолить снедающий его голод, чтобы этот голод не пожрал его душу. Он приблизился к постели. Девушка со стоном отвернулась от него. Он постоял над ней — и его руки, убившие короля, сорвали с нее рубашку.
Спускаясь крутыми витками туда, где страх сливается с желанием, Кайлок забылся. В ушах его звучал голос матери, а перед глазами стояло лицо Катерины Бренской.
I
— От этой скачки мне все печенки растрясло, Грифт.
— Понимаю тебя, Боджер. Однако нет худа без добра.
— В чем же добро, Грифт?
— Равновесие, Боджер. Ни от чего так исправно не бегаешь в кусты, как от хорошего галопа.
— Ты у нас мудрец, Грифт, — признал Боджер, погоняя своего мула. — Но мне все-таки сдается, что мы с тобой зря вызвались ехать в Брен. Если б я знал, что нам достанется самая грязная работа, нипочем бы не сделал этого.
— Да, убирать навоз за лошадьми — не самое лучшее занятие на свете. Но эта работа неизбежно должна была достаться нам. Мы тут ниже всех по званию. И все-таки нам повезло, раз нас причислили к избранным. Больше никому из солдат не позволили ехать с королевской гвардией. Нам с тобой выпала большая честь.
— Это ты так твердишь, Грифт, — проворчал Боджер. — Остается только надеяться, что бренские женщины и вправду так хороши и доступны, как ты уверяешь.
— Можешь на меня положиться, Боджер. Разве бывал я когда-нибудь не прав по части баб?
— Отдаю тебе должное, Грифт. Есть немного такого, чего бы ты о них не знал.
Оба приятеля поспешали за большой кавалькадой, насчитывающей более ста пятидесяти человек: сотня королевских гвардейцев, два десятка людей Мейбора, всевозможная челядь и погонщики вьючных лошадей.
— Я, кажется, понял, отчего хальки такие мерзавцы, Грифт. Это из-за здешней погоды. Каждый день метет.
— Точно, Боджер. Три недели такого пути хоть кого доконают. При хорошей погоде мы уже добрались бы до Брена. А тут из Халькуса только-только выехали. Но самый большой холод идет не от погоды.
— Ты о чем это, Грифт?
— О лорде Мейборе и Баралисе. Рядом с этими двумя и северный ветер кажется ласковым.
— Тут ты прав, Грифт. С самого отъезда они глядят друг на дружку, словно палач на жертву в прорези своего капюшона. — Боджеру пришлось натянуть поводья, ибо его мул норовил свернуть не туда, куда хотелось всаднику.
— Да уж, любовью меж ними и не пахнет. Ты заметил, что они даже шатры свои ставят на турнирном расстоянии один от другого?
— Не говоря уж о том, что Мейбор весь день едет во главе колонны, воображая себя королем, а Баралис плетется в хвосте, словно раненый.
— Так я, по-вашему, раненый?
Приятели испуганно обернулись — между ними втиснулся Баралис со смертельно бледным лицом и взором, отражающим сияние снегов.
Солдаты онемели. Боджер от испуга чуть не вылетел из седла. Королевский советник продолжал с грозной, хотя и потаенной улыбкой на тонких губах:
— Ну, судари мои, что ж это вы так сразу языки прикусили? — Его красивый, звучный голос не совпадал с холодностью взгляда. — Миг назад вы были куда как говорливы. Уж не северный ли ветер заморозил ваши уста? Или вы просто сожалеете о том, что сболтнули?
Грифт видел, что Боджер собирается что-то ответить, и, чуя всем нутром, что рта лучше не раскрывать, знал также: если он, Грифт, сейчас не заговорит, Боджер ляпнет такое, от чего станет еще хуже.
— Мой приятель еще молод, лорд Баралис, и за утренней трапезой влил в себя слишком много эля. Он только шутил и не хотел сказать ничего худого.
Королевский советник помолчал немного, потирая подбородок рукой в перчатке.
— Молодость — плохое оправдание глупости, а эль — и того худшее. — Грифт открыл было рот, но Баралис взмахом руки прервал его. — Ни слова более, любезный. Покончим на этом — и считайте себя моими должниками. — Он взглянул обоим в глаза, дав им время понять его как следует, и отъехал в своем черном плаще, свисающем на круп кобылы.
* * *
Итак, уже и обозные служители сплетничают на его счет! Остается утешать себя тем, что теперь оба этих болвана попали к нему в кабалу. Баралис давно уже научился извлекать пользу из людей, чем-то ему обязанных. Это казна более ценная, чем сундук с золотом. Никогда не знаешь, в чем тебе могут пригодиться такие вот должники. Особенно солдаты, несущие порой караул у нужного тебе места.
Но какая, однако, стужа! Баралис продрог не только телом, но и душой. Он тосковал по теплу своих комнат, где мог всласть греться у огня. Больше всего страдали руки. Даже в подбитых мехом перчатках ветер пронизывал их насквозь. Его слабые, несчастные руки, столь красивые в юности, а ныне испорченные его же собственным честолюбием. Иссохшие, все в рубцах, они не способны противиться ветру.
Дорогу покрывал снег в две ладони глубиной, перемещавшийся при каждом дуновении ветра и скрывавший тропу. Одна лошадь в авангарде охромела — злосчастная скотина сошла с дороги всего на какой-то локоть и тут же попала ногой в скрытую под снегом трещину. Пришлось убить ее на месте.
До Брена осталась неделя пути. Вчера они переправились через реку Эмм — и не было никого, кто не вздохнул бы после этого с облегчением. Могучая река и сама по себе была опасна, но куда важнее было то, что она отмечала границу халькусских земель. Все считали, что им посчастливилось: десять дней они ехали через вражескую территорию, и никто их не обнаружил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27