И через некоторое время, словно не выдержав напора тяжелых мыслей, Хантер поднял голову и продолжил: – Она все время обнимала меня, и прижимала к себе, и говорила, что все у нас будет хорошо, что я буду жить счастливо, что она никогда-никогда не расстанется со мной, и в такие моменты мне хотелось выпрыгнуть из собственной шкуры и бежать оттуда без оглядки! – Он снова глубоко, прерывисто вздохнул. – Иногда мне и в самом деле удавалось сбегать!
– И куда же ты бежал? – участливо спросила Челси. Он взглянул на свои ладони, перевел взгляд на бутылку из-под пива, затем – на огонь в очаге.
– В Болдербрук.
– В старый фермерский дом? – воскликнула Челси вне себя от удивления.
– Ведь в нем никто не жил. И мне нравилось там играть.
– Это тогда ты услыхал там голоса?
– Ну да. Голоса моих друзей.
У Челси перехватило дыхание. Его друзья. Плод воображения одинокого ребенка. Ей хотелось плакать. Хантер не мигая глядел в огонь.
– Она ужасно злилась, когда находила меня там. В наказание я высиживал долгие часы под замком в чулане. Мне было очень страшно и одиноко в темноте, тесноте и сырости.
– О Хантер! – Челси с трудом подавила желание подойти к нему, обнять и успокоить его…
– Я не нуждаюсь в твоей жалости! – резко произнес он, поворачиваясь к ней лицом. – Я рассказал тебе все это лишь в качестве объяснения, почему я сжег ту лачугу. Она олицетворяла ту ужасную жизнь, на которую моя мать обрекла меня. И мне казалось, что, стоит мне сжечь эту хижину, и прошлое сгорит вместе с ней, и я стану таким же, как все.
Челси давно казалось, что в жилище Хантера чего-то недостает, и лишь теперь она поняла, чего именно – в нем не было никаких предметов, связанных с прошлым Хантера, ничего личного, памятного – фотографий, картин, каких-либо украшений. Она не решалась спросить, почему эта огромная комната имеет столь аскетический облик.
– И тебе больше всего хотелось быть похожим на других? – недоверчиво спросила она.
– Да, но только поначалу. А когда я стал подростком, главным для меня было, наоборот, выделиться из среды сверстников, проявить свою индивидуальность. И уж будь уверена, я ее проявил. – Не меняя интонации, он добавил: – Лачуга, что я поджег, стояла на земле Болдербрука.
– Да что ты говоришь?! – изумилась Челси. – На участке, прилегающем к Болдербруку? А я всегда думала, что Кэти Лав жила в Картерс Корнер.
– Она и вправду жила там, когда была замужем. А потом ее благоверный отправился на поиски более легкого заработка.
– А почему она не присоединилась к нему?
– Она его не любила.
– Неужели она сама тебе об этом рассказывала? – недоверчиво спросила Челси. Разве мог пятилетний малыш понять что-либо во взаимоотношениях взрослых, в том, что касалось их личных проблем?
– Нет, не мне. Она порой говорила сама с собой, шагая взад-вперед по нашей хижине. И лишь много лет спустя смысл некоторых из ее слов, которые я тогда запомнил, стал для меня вполне ясен.
Хантер снова погрузился в молчание. Молчала и Челси, не решаясь нарушить течение его воспоминаний. Подойдя к очагу, он помешал кочергой тлеющие поленья и, когда огонь снова разгорелся весело и ярко, уселся на пол спиной к Челси.
– Она всегда мечтала выбраться из Корнера хотя бы на некоторое время. Она ведь была совсем не такой, как тамошние женщины. Ей хотелось очутиться вне их мелочных забот, подальше от их глупых разговоров. Она прекрасно шила и вышивала.
– Я слышала об этом от Маргарет.
Он передернул плечами и резко спросил:
– А эта Маргарет часом не рассказала тебе, как они с ней обошлись?!
– Только в общих чертах.
– Ну так я расскажу тебе об этом подробно. Если, конечно, ты желаешь слушать.
Челси, затаив дыхание, кивнула. Она вся обратилась в слух.
– Моя мать была прирожденной художницей. Она обладала тем, что принято именовать даром Божьим. Когда я появился на свет, она зарабатывала на жизнь изготовлением всяких мелких безделушек, которые шли нарасхват у местных торговцев. Но она умела делать и многое другое. У нее было чрезвычайно развито чувство цвета и формы. Все городские мастерицы вместе взятые просто в подметки ей не годились. А какие великолепные лоскутные изделия выходили из-под ее рук! Она покупала груды обрезков ценой в несколько пенни и шила из них красивейшие скатерти, занавески, одеяла, жилеты! И местным дамам из высшего света пришло в голову пригласить ее в свою Швейную Гильдию. Она работала не покладая рук и не только шила и вышивала сама, но и учила этому многих из них. Самые красивые и нарядные вещи, которыми до сих пор гордится Гильдия, созданы либо непосредственно ею, либо по ее эскизам. И они не мешали ей тешить себя иллюзией, что она благодаря своим заслугам прочно вошла в их круг. И вот, когда ее муж отбыл восвояси, она с радостью выбралась из Корнера. Денег у нее было немного, но лачуга стоила дешево, и ей очень льстило, что эта развалюха стояла поблизости от Болдербрука. Она тешила себя мыслью, что живет почти в поместье, почти в самом Болдербруке.
Резко вскочив на ноги, он подошел к окну, поставил локоть на подоконник и, постояв там с минуту, снова вернулся к печи и принялся смотреть в огонь.
– Когда обнаружилось, что она беременна, среди дам начался ужасный переполох. Они буквально сбились с ног, ища виновника ее позора. Они пытались обвинять в этом своих мужей, своих братьев, заезжих коммивояжеров. Кэти Лав ни слова не отвечала на все их расспросы об отце будущего ребенка. И им ничего другого не оставалось, кроме как обвинить в свершившемся одну ее. – Он снова подошел к окну и стал смотреть в темноту. – И она превратилась в парию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173