..
Видно было, что судно почти остановилось. Из-под кабестана, вращавшегося все медленнее, шел дымок, воняло горелым войлоком. Туда плеснули водой – ведра наготове стояли рядом. Матросы, поплевав на ладони, взялись за спицы, напряглись... Вначале трос выбирался буквально по вершку, потом дело пошло. Хотя ветер продолжал отжимать левиатон от пирса, полоска воды все сокращалась и сокращалась, пока наконец черные толстенные бревна причала не ткнулись в канатные мотки, вывешенные за борт.
Сарвил сошел на берег одним из первых. Вся его поклажа была: заплечный мешок...
Монаха – единственного из всех прибывших – встречали. Легкая повозка с откидным парусиновым тентом, запряженная парой коренастых лошадок, и отрок в рясе послушника, но длинноволосый.
– Почтенный Сарвил, – монах взглянул на чародея, и тому впервые померещилось что-то давне-знакомое – даже не в самом лице, а именно в манере смотреть, – мой путь будет долог, а в долгом пути хорошо иметь спутника. Не согласитесь ли вы на то, чтобы составить мне компанию? Я не упоминал на судне, там тесно и много лишних ушей – я еду в сторону Нектарии. Если вам по пути...
– Почти, – сказал Сарвил.
Это не совпадение, подумал он.


* * *

На четвертый день болезни Отрада обрела наконец прежнюю ясность ума.
А может быть, и большую – как бы шагнув из тесноты и полумрака на простор. На очень холодный простор...
Она знала, что умрет почти наверняка, что этот теплый, но душный дом станет для нее последним краешком мира – но почему-то скорая смерть не пугала ее. И не потому, что теперь она знала твердо... смерть – это еще не все. За смертью следует иное – то, чему нет названия... Нет, что-то другое мешало ей цепляться за этот мир и горевать о возможной разлуке с ним и с его обитателями.
Она пыталась нащупать в себе это что-то, но всякий раз мысль соскальзывала.
Знахарь Памфалон почти все время сидел рядом с нею, речь его журчала тихо и уютно. Он был большой знаток давних сказаний. Оказывается, будучи помоложе и поподвижнее, он играл в большом и известном, хоть и деревенском театре – и сам же писал пьесы, когда в простых словах, а когда и стихами. И другие театры, бывало, ставили его пьесы, особенно любя одну... «Правдивая история о том, как кот и Бог невест себе выбирали». Написал он ее будучи двадцати лет отроду – и потом лет сорок что-то добавлял, что-то менял...
–...Бог вот так вот встает, руку простирает и говорит... «О ты, Ходок! Тебе нет равных в делах уестествленья женщин, и слава о тебе грохочет и в городах, и в селах мирных. Пади, послушен же будь воли моей, Создателя Вселенной! Лежи и мордой не ворочай. И внемли, кобель длиннохвостый. Хочу, чтоб ты привел за руку сюда, в мой терем краснодревый, ту, что прекрасней прочих женщин лицом, и бедрами, и лоном. Меня ты понял, утковалкий?» А утковалким он его называет потому, что Ходок шлепает вот вроде как я, все за поясницу держится. Тот, конечно, отползает, отползает – и так говорит: «О, понял, понял я, Создатель! Да, есть такая на примете, глаза ее как два агата, и брови выгнуты дугою. Как лепестки нарцисса, нежны, как яблочки, румяны щеки. Красней пунцовой розы губы, а зубки и белы, и ровны. Изгибом стройной шеи может она поспорить с дикой серной. А грудь ее...» – и дальше, и дальше, и дальше, и все расписывает как оно есть. «А имя ей Аделаида, дочь Грамена, жена Сисоя...» Ага. И отправил Бог Ходока за той бабой. Возвращается Ходок и приводит горбатую карлицу с хвостом. Бог-то сначала возмутился, а потом и думает про себя... «Не может быть такого хамства, чтобы какой-то кобель дикий меня так провести пытался. Нет, тут другое. Просто кобель так разбирается в предмете, что оболочки и не видит, усматривая сразу сущность...» Сразу сущность, думала Отрада. Да, сразу сущность... Она будто бы когдато где-то читала эту историю, но там фигурировали лошади. Опять же – какая разница... лошади, люди? Все мы немножко лошади...
И вновь возникало знакомое отчаяние: задача уже решена, но ты не понимаешь ответа... или... мне все-все ясно, но дальше-то что, что дальше?.. или... парализованный танцор, который знает, как нужно танцевать, но неспособен шевельнуть и пальцем...
Опять тупик, думала она, мы хрестоматийно пробиваем лбом стены, чтобы тут же оказаться в соседней камере. Опять тупик, опять ловушка, сначала шарообразная планета, с которой не удрать – но она хотя бы была (или казалась?) достаточно большой... потом – Дворок, из которого тоже не убежать, потом – невидимая клетка из долга, обычаев, обязанностей и правил приличия... и вот теперь – тупик собственного бессильного тела, последний тупик на этом пути... Это и есть судьба? Рок? Если так, то судьба – тварь удивительно тупая и неизобретательная.
–...гнать стали, слова говорить... ты, мол, над Богом насмехаешься. А я своим-то умом так вот думаю... если Создатель жив – а мертвым его никто не видел! – то со мною вместе посмеется, а если среди мертвых обретается – то до наших забот ему дела нет никакого, а значит – и про поругание твердеж напрасный...
Бог, подумала Отрада. Оказывается, на самом деле «Бог» – просто имя. А «Создатель» – нечто вроде прозвища. Бог Создатель. Ираклемон Строитель. И другие. Да, кто-то ведь говорил (кто? Алексей? дядюшка Светозар? – точно, дядюшка...), что здесь не может быть религии, веры – в том смысле, в каком это понимают в Кузне... на Земле. На Земле, повторила она упрямо, будто споря с кем-то. Да, в честь Создателя и других великих чародеев ставят храмы, их именем благословляют родившихся и новобрачных, на их помощь надеются, когда провожают умерших.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16